Жюльен Грин - Обломки

Заснула она, очевидно, уже давно и проспала все это время в кресле с поджатыми ногами, вероятно, Элиана усадила ее, прежде чем уйти к себе. Даже в том, что экран был аккуратно пододвинут к камину, чувствовалась предусмотрительная рука Элианы, но Анриетта ничуть не была ей благодарна за эти заботы. «А чек, — подумала она, с трудом разлепляя покрасневшие от сна веки, — куда она чек сунула?» Кончик чека торчал из-под подставки прелестной карселевской лампы, и она быстро схватила его. Одна часть ее существа еще не окончательно проснулась и тщетно стремилась снова погрузиться в сон, но пальцы уже держали кусочек бумаги, но глаза уже бегали по строчкам. Вновь жизнь, жизнь с своими неприятностями, со всеми своими цифрами, с жестокостью и алчностью, которые Анриетта знала за собой. Ей даже показалось, что во сне она гораздо лучше, чем на самом деле, и притязания у нее куда скромнее, а невзгоды и разочарования делают ее достойной сочувствия, но стоит ей проснуться, и она каким-то непонятным образом вновь превращается в ту эгоистичную, капризную дамочку, что, поджав губы, хмуро смотрит на себя, растрепанную, в зеркало.

Анриетта пожала плечами, снова пригляделась к своему отражению, отвела от зеркала сердитые глаза и зябко повела плечами. Стоит потухнуть камину, и сразу становится холодно. Однако, прежде чем лечь в постель, она решила написать Тиссерану, не столько для того, чтобы его успокоить, как для того, чтобы успокоить себя. Она уже начинала побаиваться этого человека и его все более и более настойчивых требований денег; и если он никогда не затрагивал таких вопросов при встрече, то отыгрывался в письмах, где с вульгарной многоречивостью выкладывал все то, чего не смел сказать в лицо. Ей вдруг вспомнилось, что недаром в их первую встречу, когда он пошел за ней, она приняла его за вора. Первое время тех денег, что она ежемесячно получала от мужа, вроде бы хватало на нужды любовника, но внезапно Тиссеран словно с цепи сорвался и требовал теперь огромных сумм, которые ей удавалось выманить у Филиппа с помощью Элианы. Анриетта подсела к секретеру и наспех нацарапала на листке бумаги:

«Дорогой Виктор, посылаю семь тысяч франков, которые я Вам обещала».

Дописав фразу, она в раздумье обвела заканчивавшую послание точку, обвела еще раз, и та превратилась в кляксу. На что ему, в самом деле, эти семь тысяч? Он как-то сказал ей, что лет пять назад крупно задолжал приятелю, а тот теперь грозится описать его имущество, Слова «описать имущество» подействовали на Анриетту как удар хлыста: они, эти слова, были из ее лексикона, по были настоящие слова, пугающие слова. Но теперь, вертя чек в пальцах, она уже не верила всей этой истории с долгами и с списыванием имущества. Просто Тиссеран над ней насмехается, да и Элиана, уж на что она человек добрый и мягкий, и та не верит. Анриетта взяла другой листок и одним махом написала:

«Дорогой Виктор, я в отчаянии, денег не достала, дела мужа сейчас далеко не в блестящем состоянии».

В эту минуту она ненавидела Виктора и, представив себе, каким ударом будет для него это письмо, даже не ощутила жалости. Пусть не считает ее девчонкой, которую ничего не стоит обвести вокруг пальца.

Анриетта снова взялась за перо:

«Поэтому считаю, что с Вашей стороны было бы более благоразумным в трудных обстоятельствах не рассчитывать впредь на мою помощь».

Впервые писала она ему в таком тоне, но Элиана, в конце концов, права: если любишь женщину, — не клянчишь у нее денег, какие бы у тебя ни были долги. Вдруг хлопоты об этих семи тысячах показались ей ужасно нелепыми, даже опрометчивыми. А откуда ей знать, не украл ли он эти семь тысяч в их банке? Перо выпало из ее пальцев. Как она раньше-то об этом не подумала? Ясно, похитил семь тысяч, потом испугался, что пропажу обнаружат, и клянчит деньги у любовницы, чтобы незаметно вложить их в кассу. Банальнейшая история о «не слишком щепетильном» чиновнике. Этим-то и объясняется его настойчивость и глупейшие угрозы покончить с собой. Теперь все ясно, а она-то чуть не попала в соучастницы жулика. Она схватила ручку, как хватают револьвер, и быстро настрочила:

«Мой муж (никогда еще она так часто в беседах с Тиссераном не употребляла слово «муж») собирается совершить путешествие по югу, и, разумеется, я поеду с ним. Поэтому не удивляйтесь, что в ближайшие недели нам с Вами видеться не придется».

Не сразу, а лишь после минутного раздумья ей пришло в голову, что она же первая будет страдать от их разрыва. Она встала, прошлась по комнате. Во-первых, откуда это она взяла, что он вор? Где доказательства? Просто у него долги, как и у всех на свете, а возможно, он скрывает от нее какой-нибудь порок, дорогостоящую страсть, к примеру, карты, но ведь он играть бросил; женщины? — чепуха, он бы давным-давно выдал себя хоть словом; она снова задумалась, и вдруг ее осенило: наркотики. Это предположение показалось ей наиболее подходящим, и она даже похвалила себя за догадливость. Чем же иным тогда объяснить эту мертвенную бледность лица, дикие боли в желудке, на которые он вечно жалуется, эту общую заброшенность? На память ей пришли все истории о курильщиках опиума, какие она только знала. Она не сразу поставила под письмом подпись, аккуратно и задумчиво выводя каждую букву, потом открыла окно и легла.

В темноте снова нахлынули мысли. Почему-то казалось, что без света труднее будет обманывать себя. Ей-то что за дело — вор Тиссеран или курильщик опиума! Она закрыла бы глаза на еще более отвратительные его слабости, лишь бы защитить свое счастье, лишь бы хоть раз в неделю, пробегая по темному дворику, пережить иллюзию бедности. Одного она хотела — очутиться в той обстановке, где ничем не стесняемое воображение услужливо приводило на память детство, ранние, самые счастливые годы жизни. Тут только она была по-настоящему на своем месте. Анриетта со вздохом перевернулась на другой бок; никогда ей не удавалось сразу заснуть на этой слишком мягкой кровати, и тело ее еще до сих пор хранило привычку к узкому, жесткому ложу.

Само собой разумеется, надо быть с Тиссераном потверже, пусть он не воображает, что ее так легко одурачить. Эта история с семью тысячами франков не лезет, что называется, ни в какие ворота. Задолжать семь тысяч может позволить себе только человек богатый. А бедняк, настоящий бедняк, да он помрет от ужаса, если должен всего какие-нибудь пятьсот франков. Ну, допустим, он задолжал в молочную, в булочную, но это же мелочь; верила она также, что ему надо еще внести квартирную плату несговорчивому хозяину дома, но семь тысяч… Десятки раз она слышала, что наркотики могут разорить любого.

Пробило два. Анриетта зажгла лампу у изголовья кровати и приподнялась. Допустим, она пошлет ему эту сумму (до крайности доводить его она не собиралась), заплатит он только за квартиру или растратит их? Плевать ей, в конце концов, и на опиум, и долги булочнику! Вдруг она вскочила с постели и бросилась к секретеру.