Жюльен Грин - Обломки

Она прошлась по коридору и снова вернулась. Почему, ну почему она принудила Анриетту выйти за этого человека? Вот уже целых одиннадцать лет она ежедневно задавала себе этот вопрос, и любой ответ лишь пробуждал боль, не принося успокоения! У стены стояла табуретка; Элиана села и молча залилась слезами.

Быть может, лучше уйти отсюда навсегда, уйти немедленно; она даже записки не оставит, и ее никогда не найдут. И ей представился печальный путь в неведомую Страну, где царят туманы; как-нибудь дождливым днем она взберется на утес и бросится оттуда вниз. С минуту она даже с каким-то удовольствием лелеяла эту мысль, затем пожала плечами. Она отлично знала, что никуда не уедет, уже пыталась раз бежать и вернулась, потому что принадлежит Филиппу. Она почувствовала, что краснеет, сидя одна в темном коридоре. Любить — это значит принадлежать мужчине. Если бы хоть еще оставалось право выбора, думала она, но безжалостный закон сделал ее рабой человека слабого, вялого, которого она даже не уважает; она задумалась на миг, но вдруг на нее накатил гнев, и она мысленно прибавила — человека безвольного, правда, красавца, но безвольного. Подобно тому как раб мстит своему господину, одна тень которого бросает его в трепет, Элиана повторяла эти слова, зажав ладонью рот, чтобы Филипп не услышал. На душе стало легче. Словно во хмелю, однако все с теми же предосторожностями, она вполголоса поносила Филиппа, стараясь отыскать в душе такие слова, чтобы как можно больнее оскорбить спящего. Наконец она встала. Слова непрерывно стекали с губ. Она прижала влажные ладони и пылающий лоб к двери и шепнула в щелку: «Я тебя не люблю, Филипп, я всегда тебя презирала».

Но еще не успев договорить фразы, она ужаснулась: до того чудовищными, святотатственными показались ей эти слова, и чувствуя, как в висках стучит кровь, она бегом бросилась к себе в спальню и заперлась на ключ.

Анриетта, стоявшая у окна, опершись локтем на подоконник, не слышала, как в комнату вошла Элиана. Широкая полоса света тянулась через весь китайский ковер, добиралась даже до голубой кушетки. Казалось, в гостиную, где вся мебель была выдержана в одних тонах, хлынули, как море, сами небеса, забрызгав потолок лазурными точками, залив ярким светом бархат цвета индиго, который сразу потускнел в лучах солнца. С минуту Элиана постояла в темном проеме двери, невольно залюбовавшись этим, разрушительным светом, потом мысленно перебрала те упреки, что намеревалась адресовать сестре, и подошла к окну.

Думая, что в гостиной никого нет, Анриетта весело напевала песенку, присоединяя свой голос к подымавшемуся с улиц грохоту машин, она даже вздрогнула, когда Элиана коснулась ее плеча.

— Как ты меня напугала, — крикнула она.

Она сердито покосилась на сестру, но тут же рассмеялась.

— Представь себе, у меня уже восемь часов голова не болит.

— Но ты же принимала аспирин…

— Конечно, принимала. Пожалуйста, дорогая, не корчи такой физиономии, у меня сегодня прекрасное настроение.

Элиана отвела глаза. В иные дни ей ужасно хотелось ударить сестру без всякой причины, если, конечно, не считать этого смеха, действующего на нервы. Однако она сдержалась и ласково проговорила:

— Ты повсюду разбрасываешь письма Тиссерана. Я вчера нашла одно в гостиной на бюваре. Филипп мог его увидеть.

— Ну, он поостерегся бы его прочесть.

— Не слишком на это надейся, дорогая. Филипп переменился, стал подозрительным.

— Филипп отлично знает, какой линии поведения держаться.

— Это еще не значит, что нужно его дразнить.

Анриетта пожала плечами и снова высунулась из окна. Мимо как раз проходил, позвякивая колокольчиком, точильщик в черном переднике, а руку он положил на маленькую двухколесную тележку, куда был впряжен огромный пес. Анриетта пришла в восторг.

— Вот бы он здесь остановился! — воскликнула она.

Но точильщик, звучно и громко перечислив все операции, которые он готов выполнить, уже завернул за угол.

— Давай-ка я закрою ставни, — заявила Элиана. — А то моя прекрасная голубая гостиная выгорит.

— А вот и он, — заметила Анриетта, словно говоря сама с собой.

— Кто он?

— Филипп.

Это имя обладало магической властью над Элианой, она бросилась к окну, оперлась дрожащими руками на подоконник, поискала глазами и нашла в толпе Филиппа.

— С прогулки возвращается, — пробормотала она. — Какая ему радость таскать с собой мальчишку?

— Должно быть, скучно одному. И Робера он прогуливает, как собачонку.

— Во всяком случае, это что-то новое.

Сестры видели, как Филипп взял сына за руку, посмотрел сначала направо, потом налево и перешел улицу с достохвальной осторожностью. Элиана вспыхнула. Ей почудилось, будто она подсмотрела сцену, которой следовало бы остаться тайной. Зато Анриетта от души веселилась.

— До чего мы разоделись, чтобы вести Робера в Булонский лес! А я никогда и не видела у Филиппа этого серого костюма.

— Старый-престарый костюм, — сердито отрезала Элиана. — Отойдем от окна.

— Чего ради? Надеюсь, я имею право любоваться своим собственным мужем. Идут, идут, Филипп все еще держит Робера за руку, они разговаривают. Должно быть, у меня галлюцинации! Смотри, хохочут, болтают!

— Хватит! — вдруг крикнула Элиана.

Анриетта оглянулась:

— Что ты сказала?

— Сказала, сейчас же замолчи! Неужели ты не видишь, что делаешь мне больно, издеваясь над Филиппом. Послушай, Анриетта…

Властной рукой она оттащила от окна сестру и посмотрела ей прямо в глаза.

— Ты меня любишь?

— Элиана…

— Не бойся, но подумай хорошенько над тем, что я тебе сейчас скажу: если ты будешь еще смеяться, то приобретешь в моем лице смертельного врага…

Она широко взмахнула рукой и повторила:

… да, врага. Через минуту Филипп будет здесь. Сейчас он подымается по лестнице, подымается медленно но, чтобы не перетрудить сердце; тут он действительно смешон, но я не желаю, чтобы ты над ним смеялась, слышишь? Так вот, прежде чем он повернет ключ в двери, я должна тебе кое-что сказать. Садись.

Элиана кинула на сестру такой взгляд, что та безропотно опустилась в кресло.

— Ты его любишь? — начала Элиана. — Отвечай.

— Ты же сама знаешь, Элиана, что не люблю.

— Вот это-то я и хотела от тебя услышать в последний раз. Ты никогда не задумывалась, почему я прожила здесь с вами обоими эти одиннадцать лет?

— Ничего не понимаю, дорогая…

— Не реви, у нас времени нет. Я живу здесь ради Филиппа. Я тебя очень люблю, но живу здесь ради Филиппа. Через минуту он будет здесь. И если ты еще хоть раз посмеешь его высмеивать, ты меня никогда больше не увидишь. Вошел! Я его люблю. Слышишь, что я сказала? Люблю Филиппа все эти одиннадцать лет. Чего ты удивляешься?.. Если ты хоть раз посмеешь его высмеять, если посмеешь над ним издеваться…