Марсель Прево - Полудевы

Мысли эти терзали его в тот темный февральский вечер, когда он, взволнованный, с лихорадочным нетерпением ожидал у себя Мод. Была уже почти ночь, газовые фонари горели на улицах, покрытых снегом; снег медленно еще падал за окнами большими, но редкими хлопьями на тротуары, на дорогу, на оголенные черные ветви огромного пустого парка.

Пробило пять часов на маленьких часиках Empire, в виде амфоры, которые служили украшением небольшого столика.

«Она не придет», – думал он. И вчерашняя ярость вновь поднималась в нем, усыпленная в продолжение дня брошенными Мод в опере словами. Раздался короткий электрический звонок; он вздрогнул и побежал отворять, обновленный, побежденный, ослабевший.

Как только закрылась дверь, он страстно обнял эту трепещущую фигуру. Он не находил других слов, повторяя сто раз одно: «Мод… Мод…». Он твердил это имя, крепко сжимая ее в своих объятьях, целуя ее голову, уши, волосы, шею, и оно звучало как ласка, как поцелуй… – потом, через минуту, усадив ее в кресло, он принялся целовать ее платье, носок башмака, он повторял это имя, эти живые буквы, в которых для любовника заключается грация, ум, запах и формы обожаемой женщины.

«Мод… дорогая Мод…»

Она быстро сняла перчатки и положила руки на его плечи, также целовала его лоб и глаза и в то же время грела свои замерзшие пальцы о его шею и пылавшие щеки. Ее также приводили в смущение и поздний час, и место, и его присутствие.

– Я люблю тебя… Я люблю тебя… – повторяла она тем тихим и измененным голосом, который он один знал… – Я люблю тебя…

Она произнесла эти слова так близко от его лица, что он чувствовал ее дыхание, сладкое как поцелуй.

– О! – прошептал Жюльен, – как я страдал вчера вечером!.. Вы нарочно мучили меня.

Она медленно поднялась, заставив и его встать, и увлекла его в соседнюю комнату.

– Садитесь подле меня и будьте умны, – сказала она. – Нам надо серьезно переговорить; для этого я и пришла сюда.

– Только для этого? – покорно и трусливо спросил он.

– Только для этого, прежде всего. В самом деле, друг мой, дело очень важное, выслушайте меня.

Он послушно сел около нее. Говоря с ним, девушка пристально смотрела на него своими темно синими, казавшимися черными глазами. Она магнетизировала его, и воля ее сообщалась ему. И он загипнотизированный ею, пассивно покорился исходившему из этих глаз выражению высшей воли.

– Слушайте меня… Вы знаете, я не люблю и не буду никого любить, кроме вас. Надо быть сумасшедшим как вы, чтобы вообразить, что я могу предпочесть вам какого-нибудь Шантеля. Это ясно как день и вы поймете, если захотите рассуждать… Только (она еще глубже смотрела в глаза Жюльена) я хочу выйти замуж и непременно за Шантеля.

Она на минуту остановилась. Жюльен молчал. Слова: «Люблю одного вас и никогда не полюблю никого» как бы усыпили его сердце.

– Я хочу выйти замуж, – продолжала Мод, придавая голосу еще более твердости. – Я не могу вести далее такую жизнь, я стою на краю пропасти. Средств моих хватит ненадолго… Во всяком случае, конец близок! Надеюсь, вы настолько любите меня, чтобы не желать увидеть моего падения, но, как бы то ни было, я не желаю его, слышите? Значит, мне необходимо выйти замуж; это мое право; я всегда говорила вам, что такова моя воля, и мы уговорились на этот счет: прежде всего безусловная свобода обоих. Правда это?

– Правда.

– Прекрасно! Сдержим же свое слово. Мы пренебрегли жалкими светскими условиями, созданными для других и непригодными для нас; я, по крайней мере, горжусь этим. Мы с вами бунтовщики и авантюристы, пусть так, но по отношению друг к другу сдержим слово, не так ли? – или порвем все и разойдемся.

Жюльен схватил ее за руки:

– О! Мод!.. Нам расстаться! Не говорите этих слов!.. Вы в состоянии были бы оставить меня, вы?

– Клянусь вам, – объявила Мод, вставая, – что если вы, вопреки нашему уговору и вашим обещаниям, вопреки моему праву и воле, захотите помешать мне выйти замуж, клянусь, вы никогда, никогда в жизни не увидите меня больше.

И тотчас же, обхватив его голову руками, она поцеловала его и проговорила:

– Но я люблю тебя, – сказала она, – и никогда не расстанусь с тобой.

Жюльен, опьяненный и разбитый, прошептал:

– А если вы полюбите вашего мужа?.. Кто поручится?

– Ты сумасшедший, – возразила она. – Клянусь любить тебя одного и всю жизнь принадлежать тебе одному. Я не хочу никого, никого, кроме тебя… Ну, полно, будь же достоин моей любви! Прочь слабость!.. Ты честен и потому мое замужество только развяжет тебе руки. Неужели ты хочешь всю жизнь бегать, добывая средства к существованию? Хочешь, чтобы я давала уроки музыки? Я люблю тебя и потому хочу, чтобы ты был богат и свободен; если ты любишь, ты должен желать видеть меня царицей. Давай открыто бороться за счастье за счет низших нам существ, которых мы должны без смущения употреблять на свою пользу, оседлывая их так же спокойно, как лошадь. И мы останемся друг для друга выше этих людей, которых мы презираем и попираем ногами. Это было твоей мечтой, когда я встретилась с тобой. Что поколебало тебя с тех пор?

Жюльен поцеловал ее руки:

– Ты права.

Мираж, вызванный словами Мод, призывавшими и его, во что бы ни стало завоевать будущее, придал ему энергии, и он почувствовал в себе такую же твердую волю, которая управляла и Мод: он откинул в сторону условную нравственность с той же смелостью и презрением к правам других, как и Мод.

Мод почувствовала, что победила его.

– Поздно, – сказала она. – Надо отправляться.

– О! – умолял ее Жюльен, – останься… только на минуту останься…

В глазах молодой девушки он прочел согласие.

Он почувствовал головокружение от того страстного порыва, против которого Мод еще раз не в силах была устоять…

– Улица Берн, 22… Скорее.

Мод проговорила этот адрес, садясь в карету, ожидавшую ее на улице Бом.

К снегу прибавился еще дождь, и лошадь медленно подвигалась вперед по длинному бульвару Naussmann, где находилась стоянка трамваев, потом на площади Европы, блиставшей светом, как днем, тысячью ее огней, отражавшихся в снегу. Потребовалось более получаса, чтобы доехать до дома Этьеннет. Это был один из тех домов с маленькими квартирами, выстроенных на экономических началах, приходящих в потрепанный вид уже через полгода после постройки, вследствие дурного качества строительного материала и недостаточного ремонта.

Мод с отвращением отворила дверь в помещение привратницы и спросила:

– Где живет Этьеннет Дюруа?

– Третий этаж, дверь в центре, – ответила, не поворачиваясь толстая женщина, занятая стряпней в глубине каморки.

Мод поднялась на третий этаж. Обвалившаяся штукатурка, растрескавшейся потолок, оборванные шнурки у звонков, грязные перила, протертый ковер, покрывавший ступени, – все это вместе обнаруживало полунищету, прикрываемую кое-как. Мод представляла себе, что и ей предстоит жить в такой обстановке, если она не выйдет за Максима.