Марсель Пруст - Содом и Гоморра

Наконец г-жа Котар заснула крепко. «Эй, Леонтина, ты дрыхнешь!» — крикнул ей профессор. «Я, друг мой, слушаю, что говорит госпожа Сван», — слабым голосом отозвалась г-жа Котар, снова погрузившаяся в летаргию. «Да ведь это же просто глупо! — вскричал Котар. — Теперь она будет доказывать нам, что не спала. Она вроде тех пациентов, которые являются на прием и уверяют, что совсем не спят». — «Может быть, это им кажется», — смеясь, сказал маркиз де Говожо. Доктор любил возражать не меньше, чем дразнить, а главное, не допускал, чтобы профан смел рассуждать о медицине. «Человеку не может казаться, что он не спит», — безапелляционным тоном заявил он. «Ах вот оно что!» — сказал маркиз, почтительно склонив голову, как в прежние времена склонил бы перед ним голову Котар. «Сразу видно, — продолжал Котар, — что вам не приходилось, как приходилось мне, закатывать до двух граммов трионала, причем даже от такой дозы больные не засыпают». — «Да, это верно, — самоуверенно похохатывая, согласился маркиз, — я никогда в жизни не принимал трионала и всех прочих такого рода снадобий, которые скоро перестают действовать, а желудок расстраивают. Провели бы, как я, всю ночь на охоте в Трусьем Щебете — смею вас уверить, заснут без всякого трионала». — «Это могут утверждать люди невежественные, — возразил профессор. — В иных случаях трионал отлично поднимает нервный тонус. Вот вы говорите о трионале, а вы знаете, что это такое?» — «Я… я слышал, что это снотворное». — «Вы не отвечаете на мой вопрос, — тоном экзаменатора сказал профессор. — Я вас не спрашиваю, спят от него или не спят, — я спрашиваю, что это такое. Вы можете мне сказать, какой процент в нем амила, а какой — этила?» — «Нет, — смущенно ответил маркиз де Говожо. — Я предпочитаю рюмку выдержанного коньяку или, на худой конец, портвейна номер триста сорок пять». — «Это в десять раз вреднее», — перебил его профессор. «О трионале, — осмелился подать совет профессору маркиз де Говожо, — вы бы лучше поговорили с моей женой — она принимает всякие такие вещи». — «И знает о них приблизительно столько же, сколько вы. Одним словом, ваша жена принимает трионал, чтобы заснуть, а моя жена, как видите, в нем не нуждается. Да ну же, Леонтина, встряхнись, этак у тебя образуется анкилоз. Ты когда-нибудь видела, чтобы я спал после ужина? Что ты будешь делать в шестьдесят лет, если ты уже сейчас спишь, как старуха? Тебя разнесет, у тебя нарушается кровообращение… Ничего не слышит!» — «Дремать после ужина — ведь это вредно, правда, доктор? — чтобы реабилитировать себя в глазах Котара, спросил маркиз де Говожо. — После того, как плотно поешь, нужен моцион». — «Вздор! — отрезал профессор. — Одинаковое количество пищи было взято на анализ из желудка собаки не двигавшейся и из желудка собаки бегавшей, и оказалось, что у первой пищеварение происходило быстрее». — «Так, значит, пищеварению препятствует сон?» — «Это зависит от того, что вы имеете в виду: пищевод, желудок или кишечник, но раз вы не изучали медицину, объясняй вам не объясняй — вы все равно ничего не поймете. Ну, Леонтина, шагом арш, пора домой!» Доктор слукавил — он и не собирался уезжать, ему хотелось доиграть партию, но он надеялся решительно прервать сон этой немой, к которой он, не получая ответа, обращался с увещаниями, подкрепляя их научными доводами. Оттого ли, что даже в сонном состоянии г-жа Котар все еще продолжала бороться со сном, оттого ли, что ее голове не на что было опереться, но только голова г-жи Котар, как заведенная, раскачивалась слева направо и снизу вверх, точно предмет, движущийся по инерции в пустом пространстве, и, глядя на нее, казалось, что сейчас она как будто слушает музыку, а сейчас находится при последнем издыхании. Уговорами доктор ничего не достиг — на нее подействовало глупое положение, в каком она очутилась. «Ванна достаточно теплая, — пробормотала г-жа Котар, — но вот перья из словаря!.. — воскликнула она и выпрямилась. — Ах, боже мой, какая же я глупая! Что это я горожу? Я думала о моей шляпе и, наверно, замолола чепуху; еще немного — и я бы задремала, а все этот проклятый огонь». Присутствующие засмеялись, потому что никакого огня не было.

— Вы из меня дурочку строите, — смеясь над самой собой, сказала г-жа Котар и с легкостью магнетизера и с ловкостью женщины поправила прическу и смахнула со лба последние тени сна, — приношу глубокие извинения дорогой госпоже Вердюрен и прошу ее сказать мне правду. — Но ее улыбка тотчас стала грустной, потому что профессор, знавший, что его жена хочет нравиться ему и безумно боится, что он ее разлюбит, крикнул ей: «Посмотри на себя в зеркало, ты вся красная, как будто у тебя сыпь высыпала, вид у тебя как у деревенской старухи». «Вы знаете, он просто очарователен, — заговорила г-жа Вердюрен, — в нем есть милая, беззлобная шутливость. И потом, он вырвал моего мужа из лап смерти, когда весь медицинский факультет приговорил его. Он провел у его постели три бессонные ночи. Вот почему да будет вам известно, что для меня Котар, — дотронувшись до своих изящно очерченных висков, на которые падали седые пряди, произнесла она торжественно и почти угрожающе, как будто мы хотели обидеть доктора, — это нечто священное! Я ни в чем не могла бы ему отказать. Я называю его не «доктор Котар», а «доктор бог». Но и этим названием я его принижаю, потому что этот бог по мере возможности выручает нас в бедах, за которые несет ответственность другой». «Ходите с козыря», — со счастливым видом сказал Морелю де Шарлю. «Попробуем с козыря», — сказал скрипач. «Сначала надо было с короля, — заметил де Шарлю, — вы рассеянны, но вообще как вы хорошо играете!» «Вот он, мой король», — сказал Морель. «Красавец мужчина», — подхватил профессор. «Что это за штука — вот эти палочки? — спросила г-жа Вердюрен, показывая маркизу де Говожо на великолепный лепной герб над камином. — Это ваш герб ?» — с презрительной насмешкой в голосе добавила она. «Нет, это не наш герб, — ответил маркиз де Говожо. — У нас на золотом поле три полосы со сходящимися и расходящимися зубцами, по пяти на каждой, а над ними золотые трилистники. Нет, это герб де Кольявон — они не ветвь нашего рода, но от них мы получили в наследство этот дом, и никто из нас ничего здесь не менял. У Кольявон (когда-то они, кажется, звались Кольгнилье) на золотом поле было пять кольев с тупыми концами. Когда они породнились с нами, владельцами Фетерна, их щит изменился, но все-таки в него между двадцатью перекрещивающимися крестиками вколочен малюсенький золотой колышек, а справа от колышка — горностаевое крыло». — «Так ее!» — шепнула маркиза де Говожо. «Моя прабабушка была урожденная де Кольявон или д' Этикольявон — ее можно называть и так и этак, в древних грамотах встречаются обе фамилии, — продолжал маркиз де Говожо; он покраснел как рак, оттого что только сейчас вспомнил о том, что жена оказала ему честь, поделившись с ним своими впечатлениями, и теперь ему стало не по себе при мысли, как бы г-жа Вердюрен не приняла на свой счет его слова, не имевшие к ней никакого отношения. — Согласно истории, в одиннадцатом веке первый Кольявон, Масе, так называемый Кольгнилье, во время осад необычайно ловко вырывал из земли колья. Вот за что он получил прозвище де Кольявон, а вместе с прозвищем выслужил дворянство, и, как видите, колья на протяжении столетий сохраняются в его гербе. Это колья, которые, чтобы сделать крепость неприступной, вбивали, втыкали — извините за выражение — перед ней в землю и скрепляли. Эти самые колья вы и назвали так остроумно палочками, но только они ничего не имеют общего с прутиками нашего знаменитого Лафонтена. 302Считалось, что это самая надежная ограда крепости. Понятно, теперь, когда у нас такая могучая артиллерия, это может вызвать только улыбку. Но ведь мы говорим об одиннадцатом веке». — «Это несовременно, — заметила г-жа Вердюрен, — а вот колоколенка оригинальна». «Вам идет такая карта, что просто… тюрлютютю, — сказал Котар, как обычно, употребляя свое любимое присловье вместо мольеровского. 303— Знаете, почему бубновый король освобожден от воинской повинности?» — «Как бы я хотел быть на его месте!» — сказал Морель, тяготившийся военной службой. «Какой же вы плохой патриот!» — воскликнул де Шарлю и не удержался, чтобы не ущипнуть скрипача за ухо. «Нет, вы не знаете, почему бубновый король освобожден от воинской повинности, — продолжал ценивший свои шутки Котар, — потому, что у него только один глаз». — «Вы имеете дело с сильным противником, доктор», — сказал маркиз де Говожо; ему хотелось дать Котару понять, что он знает, кто Котар по профессии. «Этот молодой человек — просто чудо, — вырвалось у де Шарлю. — Он играет как бог». Это восклицание не пришлось по душе доктору, и он возразил: «Цыплят по осени считают. Посмотрим еще, кто кого». «Дама, туз», — торжествуя, объявил Морель — ему решительно везло. Доктор наклонил голову как бы в знак того, что он считает себя побежденным, и, словно зачарованный, произнес: «Красота!» «Мы были очень рады, что с нами ужинал барон де Шарлю», — сказала г-же Вердюрен маркиза де Говожо. «Вы раньше не были с ним знакомы? Человек он, в общем, приятный, оригинальный, в нем чувствуется эпоха (она бы затруднилась определить, какая именно)», — ответила г-жа Вердюрен с удовлетворенной улыбкой любительницы изящного, судьи и хозяйки дома. Маркиза де Говожо предложила мне приехать с Сен-Лу в Фетерн. Я не мог удержать восторженный вскрик при виде луны, повисшей, словно оранжевый фонарь, над дубовым шатром, начинавшимся у самого замка. «Это еще что! Вскоре, когда луна поднимется выше и всю долину озарит ее свет, будет в тысячу раз красивее. Вот чего нет у вас в Фетерне!» — пренебрежительно бросила она маркизе де Говожо, а та растерялась: ей не хотелось умалять достоинства своего имения, особенно в глазах дачницы. «Вы еще здесь поживете?» — спросил г-жу Котар маркиз де Говожо; в его вопросе можно было различить неопределенное желание пригласить ее, но только без намерения тут же условиться о дне встречи. «Ну конечно! Ради детей я считаю необходимым ежегодно предпринимать это путешествие. Что там ни говори, а им хорошо пожить на вольном воздухе. Факультет посылал меня в Виши 304, но там уж очень душно, а своим желудком я займусь, когда эти здоровенные малые еще подрастут. Да и потом, у профессора всегда бывает столько возни с этими экзаменами, от жары он очень устает. Я считаю, что мой муж, который целый год работает как вол, нуждается в длительном отдыхе. Месяц-то мы уж, во всяком случае, здесь пробудем». — «А, ну, тогда, значит, мы с вами еще увидимся!» — «Я вот еще почему должна здесь задержаться: муж хочет съездить в Савойю, а вернется он не раньше чем через две недели и потом уже будет тут отдыхать безвыездно». «Вид на долину мне нравится больше, чем на море, — продолжала г-жа Вердюрен. — Когда вы поедете обратно, погода будет чудесная». «Не мешает все-таки посмотреть, как там с лошадьми, — конечно, если вам уж так нужно сегодня же вернуться в Бальбек, — сказал мне Вердюрен, — хотя я лично никакой необходимости в этом не вижу. Завтра утром вас бы и отвезли. Погода наверняка будет прекрасная. Дорога отличная». Я сказал, что остаться на ночь никак не могу. «Во всяком случае, еще не пора, — объявила Покровительница. — Оставь ты их в покое, времени у них еще много. Что ж хорошего, если они приедут на станцию за час до отхода поезда? Здесь-то ведь им лучше. Ну, а вы, мой юный Моцарт, — не решаясь обратиться непосредственно к де Шарлю, спросила она у Мореля, — вам бы не хотелось остаться? У нас есть чудные комнаты окнами на море». — «Да ему нельзя задерживаться, — ответил де Шарлю за не расслышавшего страстного игрока. — Его отпустили только до полночи. Он должен вернуться и лечь спать, как умный, послушный мальчик», — проговорил барон покровительственно, жеманно, делая упор на словах, точно он испытывал мучительное блаженство, употребляя это целомудренное сравнение, попутно выделяя голосом все, что относилось к Морелю, прикасаясь к нему, как бы ощупывая его вместо руки словами.