Август Стриндберг - Жители острова Хемсё

Карлсон не понимал опасности, но сознавал, что дело плохо, раз Густав дрогнул.

Теперь подул вокруг них восточный ветер. В нескольких шагах от них приближалась снежная стена, как черная ширма, и в то же мгновение их окутал снег, падавший густо-густо и в массе казавшийся темным, как сажа. Вокруг них стало совсем темно, и огонь маяка, посветивший еще несколько мгновений и указывавший им путь слабо и неясно, как ложное солнце, вдруг погас.

Густав бежал дальше во весь опор. Карлсон спешил за ним, насколько мог; но он был довольно толст, не мог долго бежать тем же шагом и задыхался. Он просил Густава бежать потише; но у того не было ни малейшей охоты приносить себя в жертву, и он бежал изо всех сил, бежал ради спасения жизни своей. Карлсон схватил его за платье, умолял его не убегать без него, заклинал его. Но все напрасно.

— Всякий за себя, а Бог за всех! — отвечал Густав и просил Карлсона отступить от него на несколько шагов, чтобы не сломался лед.

Казалось, что это как раз случится, потому что сзади все больше и больше трещало. Хуже же всего было то, что шипение настолько приблизилось, что уже ясно было слышно, как волны ударялись о рифы и о льдины. Проснулись чайки и подняли крик, радуясь нежданной добыче.

Карлсон задыхался и пыхтел; расстояние между ним и Густавом все увеличивалось; наконец он очутился один среди непроглядной темноты. Он остановился, ощупал, нет ли следов, но следов не нашел. Он закричал — ответа не последовало. Кругом — одиночество, тьма, холод и вода, готовившая ему смерть.

Подстрекаемый страхом, он еще раз пустился бежать. Он бежал так скоро, что опережал снежные хлопья, летевшие в том же направлении. Затем он еще раз крикнул.

— Беги по ветру, придешь на запад к земле! — расслышал он из темноты убегающий голос. Потом опять наступила тишина.

Но скоро у Карлсона не хватило сил бежать. Упав духом, он замедлил свой бег, пошел тихим шагом, уже не будучи в силах оказывать сопротивления, а за ним наступало море, шипя, грохоча и завывая, будто его самого настигала какая-то ночная разбойничья шайка.

Пастор Нордстрём лег в постель в восемь часов вечера, чтобы почитать газетку; вскоре он погрузился в крепкий сон. Но часов около одиннадцати он почувствовал, как старуха локтем толкала его в бок, и услышал ее голос.

— Эрик, Эрик! — слышалось ему во сне.

— Что случилось? Не можешь ли ты оставить меня в покое! — забурчал он спросонья.

— Уж я ли не даю тебе покоя?!

Испугавшись долгих объяснений, пастор поспешил уверить, что убежден в ее деликатности; затем он зажег спичку и спросил, что случилось.

— Кто-то зовет в саду! Не слышишь ли ты?

Пастор прислушался и надел на нос очки, как бы для того, чтобы лучше расслышать.

— Да, действительно! Кто бы это мог быть?

— Пойди же и посмотри! — ответила жена и снова толкнула старика.

Пастор натянул кальсоны, надел шубу, въехал ногами в ботики, взял со стены ружье, зарядил его и вышел.

— Кто там? — крикнул он.

— Флод! — ответил глухой голос за кустами бузины.

— Что случилось, что ты так поздно здесь? Не умирает ли старуха?

— Еще того хуже! — раздался обессиленный голос Густава.— Мы потеряли ее.

— Потеряли?

— Да, мы потеряли ее на море.

— Но иди же ты ради бога в дом и не стой на холоде.

При свете Густав выглядел сильно изможденным, так как за весь день ничего не ел и не пил и, кроме того, выдержал, как собака, отчаянную борьбу с восточным ветром.

После того как он все одним вздохом сообщил пастору, последний пошел к старухе.

После бурного объяснения, продлившегося несколько минут, удалось ему вынести ключи от известного шкафа, находящегося в кухне, куда он повел потерпевшего крушение путника.

Вскоре Густав сидел у большого кухонного стола, пастор тем временем принес водки, студня, хлеба и угощал проголодавшегося.

Затем стали рассуждать по поводу того, что можно было бы предпринять для оставшихся на море. Теперь ночью созывать людей и выезжать в море было бы бесцельно; зажечь костер на берегу было бы опасно, потому что это могло бы ввести в заблуждение суда, если только мог вообще быть виден огонь сквозь снежную метель.

Положение Рундквиста и Нормана на островке было уже не так опасно, но гораздо хуже обстояло дело с Карлсоном. Густав был уверен, что море тронулось и что Карлсон погиб.

— Положительно, кажется, что он наказан за свои дела,— заметил он.

— Послушай, Густав,— возразил пастырь Нордстрём,— я нахожу, что ты несправедлив к Карлсону; и я не понимаю, что ты называешь его злыми делами. На что похожа была мыза, когда он появился? Не довел ли он ее до цветущего состояния? Не добыл ли он тебе дачников и не выстроил ли новую стугу? А что он женился на старухе, так ведь она же этого хотела. Что он просил ее написать завещание — тоже не есть преступление с его стороны; что она это исполнила — вот это было необдуманно. Карлсон ловкий парень и сделал все то, что ты хотел бы сделать, но не мог. Что? Не хочешь ли ты, чтобы я сосватал тебе вдову из Овассы с ее восемьюдесятью тысячами риксдалеров? Нет, послушай, Густав, не будь таким странным. Людей можно всегда рассматривать с различных точек зрения!

— Это все возможно, но во всяком случае он убил мою мать, и этого я ему никогда не забуду.

— Ну вот! Это ты забудешь, коль скоро полезешь к жене своей в постель! И потом это еще не доказано, убил ли ее Карлсон. Если бы, например, старуха надела на себя что-нибудь в тот вечер, когда она выбежала, то и не простудилась бы. Одно то, что он, молодой парень, балагурит с девушками, так бы на нее не повлияло. Об этом мы больше говорить не будем, а завтра поутру увидим, что предпринять. Завтра воскресенье, и люди соберутся в церковь, так что нам не придется их и созывать. Иди же теперь спать и поразмысли о том, что для одного смерть, то другому — хлеб.

На следующее утро, когда люди собрались вокруг церкви, появился пастор Нордстрём в сопровождении Флода. Вместо того чтобы пройти прямо в церковь, он остановился в толпе, уже знавшей о случившемся. Сообщив, что церковной службы не будет, он потребовал, чтобы все с лодками насколько возможно скорей собрались к церковной пристани, чтобы отправиться всем вместе на спасение погибающих.

Среди присутствующих у чужестранца Карлсона должны были быть враги, потому что в задних рядах раздались недовольные голоса, заявлявшие, что отменять церковную службу не следует.

— Что такое? — воскликнул пастор.— Насколько я вас знаю, вы уж не так дорожите тем, что я в проповеди выругаю вас. Что? Ты что говоришь? Ты ведь у нас такой законник, что всегда слышишь, когда я в своих проповедях начинаю сначала.

В толпе пробежал тихий смех, и колебания были наполовину уничтожены.