Арнольд Беннет - Заживо погребенный

— И сколько вы за нее заплатили? — прошипел Прайам.

Помолчав, мистер Оксфорд ответил:

— Что ж, не возражаю, назову вам цифру. Я за нее заплатил пятьдесят фунтов.

— Да ну? — вскричал Прайам, смекнув, что некое лицо, или лица нажили на его работе четыреста процентов. — И кто же этот тип?

— А-а, да так, мелкий торгаш. Никто. Еврей, конечно, — мистер Оксфорд произнес это «еврей» с неподражаемой иронией. Прайам прикинул, что, будучи евреем, тот торговец, повидимому, не его рамочник, ибо тот — чистокровный йоркширец из Ревенсторпа. Мистер Оксфорд продолжал: — Я продал ту картину и удостоверил, что это Прайам Фарл.

— Скажите!

— Да. Я вполне полагался на свое суждение.

— И кто купил?

— Уитни Си Уитт, из Нью-Йорка. Теперь-то он, конечно, постарел. Да вы его, наверно, помните, cher maître, — мистер Оксфорд сверкнул глазами. — Я продал ему эту картину, и он, конечно, положился на мою гарантию. Скоро мне предложили еще картины, тоже безусловно ваши, тот же человек мне предложил. И я их продал. Я продолжал их покупать. Не скрою, сорок картин купил в общей сложности.

— А этот мелкий торгаш — он догадывался, чьи это картины? — насторожился Прайам.

— Он-то? Да догадайся он, стал бы он их сбывать по пятьдесят фунтов штука? Понимаете, сначала я считал, что покупаю вещи, писаные вами до вашей, так сказать, кончины. Я ж, как все, считал, что вы… э-э… в аббатстве. Потом-то мне в душу закрались некоторые сомненья. И вот, в один прекрасный день, у меня на пальце остается немножечко краски, и тут уж, скажу я вам, я беспокоюсь не на шутку. Однако остаюсь при своем мнении и продолжаю гарантировать, что это — картины Фарла.

— И вам не приходило в голову навести справки?

— Приходило, ну как же, приходило, — вздохнул мистер Оксфорд. — Я уж и так и сяк старался выведать у этого еврея, откуда он берет картины, а он — ни в какую. Н-да-с, тут я почуял тайну. Ну, а зачем мне тайны, они мне ни к чему, из них шубу не сошьешь, и я решил, что бог с ней с этой тайной. Такой линии и придерживался.

— И что же вам мешало придерживаться ее и дальше? — вскинулся Прайам.

— Да вот, обстоятельства и помешали. Я, собственно, все картины продавал Уитни Си Уитту. Что ж, и отлично. По крайней мере, мне казалось, что все отлично. Я ручался именем и репутацией Парфиттов, что картины ваши. И вот в один прекрасный день я узнаю от мистера Уитта, что оборотная сторона холста проштемпелевана, и на резиновом штемпеле значится имя изготовителя холста и дата, притом дата — после ваших, так сказать, похорон, ну, и лондонские торговые агенты навели справки у тех, кто продает художникам краски и холсты, и те готовы свидетельствовать, что холст этот был выделан уже после похорон Прайама Фарла. Схватываете, в чем заковыка?

Прайам схватывал.

— Моя репутация, репутация Парфиттов поставлена на карту. Если эти картины не ваши — значит, я жулик. Имя Парфиттов загублено навеки, и поднимается такой скандал, каких свет еще не видывал! Уитт грозится предъявить иск. Я предложил забрать обратно все картины по той же цене, которую он заплатил, и — без вычета комиссионных. Не хочет! Старик, сами понимаете, немножечко gaga [18] Впал в детство (фр.) . , наверно. Вот и не хочет. Бушует. Его, видите ли, обвели вокруг пальца, он, мол, этого так не оставит. Пришлось ему доказывать, что картины ваши. Пришлось представить ему основания, на которых я давал свои гарантии. Короче говоря — я разыскал вас!

Снова он вздохнул.

— Послушайте, — сказал Прайам. — И сколько в целом заплатил вам Уитт за мои картины?

Мистер Оксфорд помолчал, потом ответил:

— Что ж, не возражаю, назову вам цифру. Он заплатил мне семьдесят две тысячи фунтов с мелочишкой, — он улыбнулся, как бы оправдываясь.

Прайам сообразил, что те четыреста фунтов, которые он получил за свои картины, составляют куда меньше одного процента от того, что получил за них в конце концов лощеный, процветающий делец, и традиционный гнев художника против дельца — производителя против паразита-посредника — вспыхнул в его сердце. До сих пор он не имел серьезных оснований жаловаться на своих агентов. (Исключительно успешные художники редко их имеют). Теперь же он видел в торговцах картинами то, что видят в них обыкновенные художники, — порожденье всяческого зла! Теперь он понял, откуда у мистера Оксфорда шикарный автомобиль, оснастка, клуб, красотки! Все это заработано не мистером Оксфордом, а для мистера Оксфорда, в жалких мастерских, да что! на чердаках, трудолюбивыми, обтрепанными художниками! Мистер Оксфорд — наглый вор, мерзкий угнетатель гениев! Мистер Оксфорд, одним словом, — чертово отродье, и Прайам молча, но очень искренне, послал его на подобающее ему место.

Все это ужасно было несправедливо со стороны Прайама. Никто не просил Прайама умирать. Никто не просил его отрекаться от себя. И в том, что начиная с известного времени, он получал десятки вместо тысяч фунтов за свои картины, — исключительно его собственная вина. Мистер Оксфорд просто покупал и просто продавал; такая уж работа. Но грех мистера Оксфорда в глазах Прайама был тот, что мистер Оксфорд был перед ним ни в чем не грешен. Даже при меньшей проницательности, чем та, какой обладал мистер Оксфорд, можно было заметить, что Прайам весьма нелестно оценил его последнее сообщение.

— Для нас обоих, — завел мистер Оксфорд вкрадчиво, — было бы, конечно, лучше, если бы вы дали мне такую возможность доказать мистеру Уитту, что гарантии мои — не ложные гарантии.

— Почему это — для нас обоих?

— Потому что… ну… я с восторгом заплатил бы вам, скажем, тридцать шесть тысяч фунтов в знак признательности за… — он осекся.

Возможно, он тотчас сообразил, какую жуткую он совершил бестактность. Или уж ничего не следовало предлагать, или уж всю сумму, которую он получил, за вычетом небольших комиссионных. Предложить Прайаму ровно половину — был непроизвольный порыв, роковая глупость со стороны природного дельца. А мистер Оксфорд был прирожденный делец.

— Я у вас ни пенни не возьму, — отрезал Прайам. — Ничем не могу вам быть полезен. Мне, кажется, пора. Я и так опаздываю.

Неудержимая холодная ярость как подтолкнула его в спину, и, грубо презрев все обольщенья клуба, он встал из-за стола. Мистер Оксфорд, все более и более делаясь дельцом, встал тоже и проследовал за ним, прямо-таки провел его к гигантской гардеробной, что-то заискивающе, подобострастно, шепча Прайаму в ухо.

— Будет разбирательство в суде, — объявил мистер Оксфорд уже в огромном холле, — и ваши свидетельские показания мне будут прямо-таки необходимы.

— И слушать не желаю. До свиданья!

Гигант у двери едва успел распахнуть ее для Прайама. Прайам бежал — бежал, и его преследовал кошмар: виденье людного суда. Невыразимая мука! Он посылал мистера Оксфорда в преисподнюю и даже ниже, и клялся, что палец о палец не ударит, чтобы спасти мистера Оксфорда от пожизненных каторжных работ.