Джейн Остен - Эмма

– Значит, – заметил мистер Найтли, – она избалует ее больше, чем избаловала вас, притом полагая, что вовсе не потакает ее капризам. Вот и вся разница.

– Бедное дитя! – воскликнула Эмма. – Если и так, то что с нею станется?

– Ничего особенно плохого… Ее ждет та же участь, что и тысячи других. Во младенчестве она будет несносна, но выправится, став старше. Любимая моя Эмма, мало-помалу я начинаю смягчаться по отношению к избалованным детям. Вам, вам одной обязан я своим счастьем! Если я проявлю суровость к испорченным детям, не будет ли это с моей стороны черной неблагодарностью?

Эмма рассмеялась:

– Однако вся ваша суровость призвана была помочь мне избавиться от потворства остальных. Сомневаюсь, чтобы я могла по собственному разумению преодолеть такое воспитание.

– Вы сомневаетесь? А я нет. Природа даровала вам разум, мисс Тейлор снабдила вас принципами. Несомненно, вы бы справились и самостоятельно. Мое вмешательство могло с таким же успехом навредить вам, как и помочь. Вполне естественно для вас было задаться вопросом: а по какому, собственно, праву он меня поучает? И боюсь, поучал я вас в неприятной манере. Нет, не верю, что мои поучения как-то помогли вам. Они помогли мне, потому что благодаря им вы стали для меня объектом нежнейшей заботы. Я поневоле много думал о вас и привязался к вам всем сердцем, я полюбил вас со всеми вашими недостатками! И, неустанно выискивая в вас недостатки, уже давно люблю вас – по меньшей мере с тех пор, как вам минуло тринадцать лет.

– Ваша помощь оказалась неоценимой! – вскричала Эмма. – Очень часто – чаще, чем я смела себе признаться, – вы побуждали меня к правильным поступкам. Я совершенно уверена в благотворности вашего влияния. И если малышке Анне Уэстон суждено вырасти избалованной девочкой, вы не придумаете ничего лучше, чем вмешаться в ее воспитание столь же круто, сколь вмешивались в мое! Смотрите только, не влюбитесь в нее, когда ей исполнится тринадцать.

– Помню, в детстве вы частенько говаривали мне с хитрой улыбкой: «Мистер Найтли, я собираюсь сделать то-то и то-то… папа разрешает» или: «Мисс Тейлор не возражает», вы собирались сделать нечто такое, что, как вы знали, я не одобряю. В подобных случаях мое вмешательство только удваивало вашу злость.

– Да, мистер Найтли, видно, несносным ребенком я была! Неудивительно, что мои прочувствованные речи надолго сохранились в вашей памяти.

– «Мистер Найтли»… Вы всегда зовете меня «мистер Найтли»… Я так к этому привык, что ваше обращение не кажется мне сухим. И все же оно официальное. Мне бы хотелось, чтобы вы называли меня как-то по-другому, только не знаю как.

– Помню, однажды я назвала вас Джордж – из озорства. Это было лет десять назад. Я назвала вас так, потому что думала, что такое обращение вас обидит, но так как вы не были против, я никогда больше не обращалась к вам по имени.

– А сейчас вам трудно звать меня Джорджем?

– Невозможно! Я никогда не смогу называть вас иначе, чем мистер Найтли. Я даже не обещаю следовать изысканной краткости миссис Элтон и звать вас мистер Н. Но, – добавила она вскоре, смеясь и краснея, – уж один-то раз я непременно назову вас по имени. Не скажу, когда и где это произойдет, но, возможно, вы и сами догадываетесь… там, где Н. соединят с Э. для жизни «в горе и в радости».

Эмма жалела, что не может открыто признаться еще в одном своем заблуждении, в котором она прежде упорствовала вопреки здравому смыслу: в свое время она не прислушалась к его совету и приблизила к себе Харриет Смит. Ее упорство стало причиною многих бедствий. Однако вопрос был слишком щекотлив. Она никак не могла первой заговорить на эту тему. Харриет почти не упоминалась между ними. Вполне возможно, что он и не думал о ней, но Эмма склонна была приписывать его нежелание говорить о Харриет его деликатности. Кроме того, в голову ее закралось одно небезосновательное подозрение: тесной дружбе их приходит конец. Она сама сознавала: расстанься они при других обстоятельствах, они, конечно, завязали бы оживленную переписку, она не успокоилась бы, как теперь, получая о подруге сведения лишь из писем Изабеллы. Возможно, от мистера Найтли это не ускользнуло. Вынужденная кое-что скрывать от жениха, Эмма терзалась угрызениями совести, они лишь немногим уступали страданиям от сознания того, что она стала причиной несчастья Харриет.

Изабелла, как и следовало ожидать, прислала вполне благоприятный отчет о своей гостье. Когда та только приехала, Изабелле показалось, что она несколько угнетена, что было совершенно естественным, так как ей предстояло посетить зубного врача, но с тех пор, как дело было сделано, она стала снова прежней Харриет, какой все ее знали. Правда, Изабелла наблюдательностью не отличалась, и все же, если бы Харриет проявляла несвойственное ей уныние, играя с детьми, от Изабеллы бы это не укрылось. Известие о том, что Харриет пробудет в Лондоне дольше, чем думала вначале, утешило и обнадежило Эмму; две недели превращались по меньшей мере в месяц. Мистер и миссис Джон Найтли собирались приехать в Хартфилд в августе, они предложили Харриет остаться до тех пор и вернуться в Хайбери вместе с ними.

– Джон ни разу даже не упомянул вашу подругу, – сказал мистер Найтли. – Вот его письмо, прочтите, если хотите.

Мистер Джон Найтли прислал брату ответ на сообщение того о намерении жениться. Эмма нетерпеливо схватила письмо, ей не терпелось скорее узнать, какого же мнения о планах брата мистер Джон Найтли. Ее нисколько не взволновало, что ее подруга в письме не упоминается.

– Джон рад моему счастью, – продолжал мистер Найтли, – однако он не мастер говорить комплименты. Несмотря на то, что он, как я знаю, нежно, по-братски, любит вас, он настолько далек от того, чтобы рассыпать цветистые фразы, что любая другая сочла бы его письмо холодным. Но я не испугаюсь, если вы увидите, что он пишет.

– Он пишет как разумный человек, – отвечала Эмма, прочитав письмо. – Я ценю его искренность. Совершенно ясно его мнение, будто в выигрыше от нашей помолвки оказываюсь одна я, однако он не сомневается, что со временем я стану столь же достойной вашей любви, каковой вы уже считаете меня сейчас. Попытайся он выразиться как-нибудь иначе, я бы ему не поверила.

– Эмма, любимая, ничего подобного он в виду не имеет. Он лишь хочет…

– Мы с ним немногим отличаемся в оценке нас двоих, – перебила она с серьезной улыбкой. – Возможно, если бы мы с ним могли без церемоний, откровенно объясниться на эту тему, он бы понял, что наши взгляды различаются куда меньше, чем ему кажется.

– Эмма, любимая моя Эмма…

– Да! – воскликнула она, повеселев. – Если вы считаете, будто ваш брат не ценит меня по заслугам, погодите, пока мы откроем нашу тайну батюшке, и послушайте его мнение. Поверьте мне, уж он-то вас по заслугам не оценит! Сочтет, что вся выгода, все счастье, все преимущества – на вашей стороне, а все заслуги – на моей. Только бы я не превратилась для него в «бедняжку Эмму»! Это для него высшая степень нежного сострадания к угнетенному достоинству.