Юз Алешковский - Собрание сочинений Т 3

Затем мы лопали волшебный шашлык. Пили. Нина и Галя говорили генералу, что когда они зовут его Вадимом… «кажется – тебя раздеваем…». «Уважаю сокращение дистанции между истинной жизнью и собой», – сказал он и поднял тост за частную интимную жизнь, превращающую каждого из крупной шишки в раба подлинного удовольствия. «Между нами, Серега, – сообщил ни с того ни с сего генерал, – котята наши – не хер собачий. Галка – подполковник. Нинка – майор, а жизнь, Серега, она свое берет…»

От слова «котята» что-то стало мне вдруг кисловато-тревожно, и в тот же миг блаженная расслабленность тоже исчезла с лица генерала. Оно стало нервозным и крайне подозрительным, одним словом, ужасно говнистым, что всегда повергает присутствующих в неопределенное смятение. Генерал как бы обиженно прислушивался к какой-то мелкой, досадной помехе, дерзко нарушившей всю мировую гармонию. Затем он дернулся и вскочил с места, словно желая смыться от себя самого, и с отвращением крикнул: «Еб твою ма-а-ать!»

Мы, то есть я и женщины, уставились на него, ничего не понимая, а он сорвал с себя галстук, яростно расстегнул рубаху и запустил руку через плечо в неудержимой страсти что-то изловить. Он просто плясал на месте, когда расстегнул до конца полурасстегнутые брюки и, акробатически выгнувшись, начал чесаться. Дамы наши, не выдержав, расхохотались, но Нина вдруг тоже изменилась в лице, вскрикнула «оюшки» и, что-то высматривая, задрала юбку. Галя же сразу сняла через голову белую блузочку и остервенело начала расчесывать то плечо, то шею, то голую грудь. Слов никаких никто из них больше не произносил, а до меня все еще не доходил ужасный смысл происшедшего, потому что, скажу я вам, до известного момента все мы стараемся отдалить от себя неумолимый приговор реальности. Нам, видите ли, не верится… просто не верится, что нечтомогло произойти без нашего милостивого или, в крайнем случае, вынужденного разрешения…

Тишину прерывало только охотничье рычание генерала и стоны женщин. За дверью могли подумать, что клиент предпочел шашлычкам внезапное половое сношение… это-с бывает с нами-с… Наконец я похолодел от неоформленной мысленно догадки, и из меня готов был уже вырваться трагический вопль «не-е-ет… не-е-ет…», когда глаза мои на лоб полезли от серии жгучих укусов. Меня словно полоснули плетью, коснувшейся разом ног, жопы – тут уж, простите, не до эвфемизмов, – спины, груди и шеи, а затем – полоснули вновь, в обратном порядке, но с той же впивающейся жгучестью, наглостью и остротою. Разумеется, догадавшись, в чем дело, вернее, вынужденный наконец остаться с глазу на глаз с действительностью, я ничего не объяснил моим собутыльникам. Я первым делом выбежал в сортир, захватив с собой плащ, и убедился в кабинке, что стеклянный блошиный садочек разбит вдребезги и что в нем нету больше ни одной блохи. Разбился, когда Нина взгромоздилась мне на колени… Конец всему… конец всему… и листья грустно опадали… в последних астрах печаль хрустальная… бормоча это и поражаясь дикой неуместности звучания во мне любимого танго, выбросил я осколки стекла в унитаз. Клизмочку обрезанную притырил в бачок, потому что попытки спустить ее к чертовой матери вместе с водой оказались безуспешными. Пришлось лезть рукой в загаженную сортирную скверну, расчесывая одновременно укусы свободной рукой и обеими ногами, что только обостряло действие блошиного яда. Из сортира я возвратился в кабинет, успев, во-первых, чесануть спину об протянутую ко мне лапу огромного чучела медведя, во-вторых, сказать метру, чтобы несколько помедлили со следующими шашлыками, но не допуская пережара…

Генерал, Нина и Галя совершенно не обратили на меня внимания. В такие моменты, как я понял, никому ни до кого нету никакого дела. Поэтому все, ревностно и с азартом совершаемое каждым человеком в отдельности, производит само собою эффект истинно коллективного действия, чего вовек не понять КПСС и ее нечешущимся лидерам… Нет – я не философствовал тогда. Мне было не до того. Хотя часть тогдашних впечатлений отложилась помимо моей воли в памятные – зрительные и умственные – образы.

Я задвинул стул в ручку двери и тоже страстно принялся за вылавливание насекомых. Нескольких блох, уже поднабравшихся крови, я раздавил прямо в складках одежды. Раздавил с постыдным вожделением и отвращением. Наши дамочки вдруг обессиленно расплакались, растерянно повторяя: «Откуда?… что это вдруг?… нужна дизобаня… срочно едем к себе…» «Никаких “к себе”, – прорычал генерал, – брать на месте. Я докопаюсь: откуда эта блошиная пятая колонна. Головы сверну за антисанитарию… пытать буду своими руками… ну-ка, Серега, чесани мне лопатку левую, потом я тебе… еще немного осталось… помоги бабам… сдирай с них все и помоги… а что с ними будет после первой ядерной атаки на нашу Родину?… выполняйте…»

К счастью, большинство блох я метнул в кремлевского истукана, а то бы они нас натурально сожрали. Незаметно для себя все мы оказались раздетыми почти догола. Тела наши сплошь покрыты были трассирующими – я не преувеличиваю – укусами. Каждый из нас уничтожил по нескольку сволочей, причем твердости они были необыкновенной и с первого раза никак не раздавливались. Давить их пришлось выгнутыми ручками вилок. Генерал продолжал во время ловли бешено недоумевать: откуда бы эта нечисть? Я высказал предположение, что, очевидно, блохами кишит шерсть медвежьего чучела, стоящего в метре от нашего кабинета. «Метру я оторву голову, – сказал генерал, – и ни одна амнистия не спасет эту мразь… Экспедиции посылаются за насекомыми чуть ли не в Африку, а их у нас под боком мириады… Вот, сволочи, куда идет валюта государства…»

Но, в общем, мистерия отлова весьма маневренных блох проходила у нас бессловесно. Лишь стоны, скрежет зубов, дикие утробные возгласы и звуки, присутствие которых в человеке уже искренне удивляет. Мы также растирали коньяком – растирали взаимно – укусы на частях наших тел и близки были, распалившись, к откровенно веселой истерике. Именно в этот момент кто-то рванул дверь. Ручка от нее враз оторвалась, и люди, стоявшие на пороге, остолбенело уставились на нашу расположившуюся на полу, неподвижную в тот миг группу.

– Пожалуйста, граждане, оденьтесь и приготовьте документы, – сказал отчужденно и твердо какой-то тип с красной повязкой на рукаве. Он же прикрыл, проявив некоторый такт, дверь.

Все мы быстро оделись. «Спокуха, – сказал генерал, – не в таких еще катавасиях бывали. Но кто-то под меня копает… кто-то точит, Серега, Нина и Галя. Сложить всех пойманных блох на чистую тарелку для вещественного доказательства нашего вынужденного оголения…»

Генерал, полностью приведя себя в порядок и еще раз попросив покрепче чесануть его промеж лопаток, вышел договариваться с дружинниками. Нам было слышно, как он пошел там на них в наступление и кричал: «Мне плевать на ваши “новые веяния”… Я, понимаете, на оперативной работе, а не на “моральном разложении в течение рабочего дня”. Вам известно, что это за кабинет?… Повторяю, насвеяния не касаются… Вейте в банях, пивных барах, на бульварах, ипподромах, в Лужниках и так далее… А ты, мерзавец, вызови немедленно санитарно-эпидемическую инспекцию на место твоей… бывшей работы. Пойдешь под следствие. И за этих блох, и за многое другое. Что? Документы? Вы что, о-бе-зу-ме-ли? Мыникому документов не предъявляем. Насвеяния, повторяю, не касаются. Можете продолжать развеивать тунеядцев, но не мешать оперативной работе. Все… Я, кажется, сказал “все-е-е!!!” Проверь, скотина, на вшивость своего вот этого медведя и вели нести шашлык…»