Юз Алешковский - Собрание сочинений Т 3
- Название:Собрание сочинений Т 3
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Юз Алешковский - Собрание сочинений Т 3 краткое содержание
Мне жаль, что нынешний Юз-прозаик, даже – представьте себе, романист – романист, поставим так ударение, – как-то заслонил его раннюю лирику, его старые песни. В тех первых песнях – я их все-таки больше всего люблю, может быть, потому, что иные из них рождались у меня на глазах, – что он делал в тех песнях? Он в них послал весь этот наш советский порядок на то самое. Но сделал это не как хулиган, а как поэт, у которого песни стали фольклором и потеряли автора. В позапрошлом веке было такое – «Среди долины ровныя…», «Не слышно шуму городского…», «Степь да степь кругом…». Тогда – «Степь да степь…», в наше время – «Товарищ Сталин, вы большой ученый». Новое время – новые песни. Пошли приписывать Высоцкому или Галичу, а то кому-то еще, но ведь это до Высоцкого и Галича, в 50-е еще годы. Он в этом вдруг тогда зазвучавшем звуке неслыханно свободного творчества – дописьменного, как назвал его Битов, – был тогда первый (или один из самых первых).
«Интеллигенция поет блатные песни». Блатные? Не без того – но моя любимая даже не знаменитый «Окурочек», а «Личное свидание», а это народная лирика.
"Обоев синий цвет изрядно вылинял,
в двери железной кругленький глазок,
в углу портрет товарища Калинина,
молчит, как в нашей хате образок …
Дежурные в глазок бросают шуточки,
кричат ЗК тоскливо за окном:
– Отдай, Степан, супругу на минуточку,
на всех ее пожиже разведем…"
Лироэпос народной жизни.
"Садись, жена, в зелененький вагон…"
В те 60-е бывало так, что за одним столом исполняли свои песни Юз Алешковский (не под гитару, а под такт, отбиваемый по столу ладонями) и Николай Рубцов. И после «Товарища Сталина» и «Советской пасхальной» звучали рубцовские «Стукнул по карману – не звенит…», «Потонула во мгле отдаленная пристань…» (Я в ту ночь позабыл все хорошие вести, все призывы и звоны из кремлевских ворот, я в ту ночь полюбил все тюремные песни, все запретные мысли, весь гонимый народ… – впрочем, это дописьменное нельзя прописывать текстом вне музыкаль ного звука). Аудиторию же составляли Владимир Соколов, Вадим Кожинов, Лена Ермилова, Ирина Бочарова, Ирина Никифорова, Андрей Битов, Герман Плисецкий, Анатолий Передреев, Станислав Куняев, Владимир Королев, Георгий Гачев, Серго Ломинадзе… Попробуем представить уже лет 15 спустя эту компанию за одним столом…
Сергей Бочаров
Собрание сочинений Т 3 - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Он достал сигарету «Дымок» из такой смятой, измордованной и грязноватой пачки, что сердце у меня враз почему-то сжалось от сострадания к типично советскому, то есть бездарно бескачественному состоянию формы и вещества ничтожного этого, в сущности, изделия.
Федя закурил. Как художник истинный, пусть даже нисколько не осознававший своего натурального таланта, он пребывал в ту минуту в милом мире старинного времени, чудесно возвращенном кровоточащей его душе встрепенувшимся воображением.
Ни нас, ни всей печальной колхозной действительности, ни собственной его сегодняшней судьбы, из которой безуспешно старался Федя вытравить сивухой адское горе, для него как бы вовсе не существовало в пространстве той паузы.
Губы его, почерневшие от пьяни, посвежели вдруг. Но улыбка, оживившая их, не была инфантильно скабрезной, какой бывает она на лицах почти каждого из нас, когда мы порочно, то есть с хищной грязцой в уме смакуем то, перед чем следует душе замирать восторженно и благодарно.
Нет – в улыбке пьяненького нашего собутыльника и рассказчика была божественно веселая снисходительность, чистейшее благословение двух живых существ на случайное любовное свидание и вообще ревнование всякого такого нормального дела к чему-либо двусмысленному.
Затем Федя щелчком отбросил окурок «Дымка» в огород. Участковый проследил за траекторией и падением того окурка на грядку закосевшим, но привычно осуждающим взглядом.
– Я кидаю в землю органику, – так и взвился Федя, – а ты, болтают, взятки с председателя берешь за сокрытие слива говенной химии в Жабуньку. Оба и засираете священную Смоленщину. Неорганические поросята, понимаешь…
– У каждого из нас свое имеется место в заколдованном кругу Системы, а вашим инакомыслием природе не поможешь. Вот вы вдвоем только лодку на моем участке раскачиваете. Не рас-ка-чи-вать… Наливай! – нелогично воскликнул участковый после своей невнятной реплики.
Для Феди все это было мелким шумком в зрительном зале. Он продолжал, никому не налив:
– Потом, значит, выскочил офицер
оттедова, с сеновала,
без галифе и рылом, как рак, распарен.
«Я, – говорит, – большое получил удовольствие
и понимаю,
почему отседова пятьсот лет назад
отступил монголо-татарин.
Нигде не встречался мне такой
триумфальный амур!
Башка пылает, судари вы мои и сударыни,
как в горящей Москве абажур.
Текет теперича в моих жилах красное вино
и золотая ртуть».
Тут старый хрен Егорыч вставляет:
«Вас с вашенским Бонапартом скоро еще
не так уебутъ!»
Надо сказать, что не весь народ в деревне
у нас
был патриотически могучий и духовитый.
Имелся, к сожалению,
низкопоклонствующий отщепенец,
в сопротивлении супостату слабый
и бздиловатый.
Его-то и развратили представители
офицерской свиты,
а также тосковавшие по своим
Француазам солдаты.
Как же они совратили целый ряд
деревенских баб?
И как же те поддались
на антикутузовские провокации?
Француз коварно выдал за цыплячьи ляжки
задние лапы наших болотных жаб.
Он споил всех слабонервных и шибко
доверчивых
одеколоном «Шабли» и винищем
«Белая акация».
Превратил он наш жабунъкинский сельсовет
в публичное заведение, то есть в бордель
тет-а-тет.
Он мордатых полицаев расставил
на каждом шагу,
чтобы мы о политике Бонапартовой –
жаме ни гу-гу.
Он себе в баньке с бабами парится,
он себе дрыхнет на печке до самого рандеву.
Наутро опять супостата отпаривают
березовым веником.
Плевать ему и на своего обосравшегося
императора,
и на родную спаленную нашу Москву –
фактически становится он кавказским,
то есть ельнинским амурным пленником.
Но старый хрен Егорыч
делал соответствующие втыкания
всем слабобдительным деревенским дурам,
чтобы не предавались они в такую
военную кампанию
противоречивым, фотографическим фигурам.
Чтобы не дозволяли себе, курицы,
заморского купечества.
Чтобы не сладострастничали эти гадюки зря,
а ложились бы преданно на алтарь Отечества
и отдавали бы радостно всю свою жизнь
за Царя…
Затем весь народ вышел на поголовную
заготовку
и стратегическую засолку лягушатины,
чтоб до прихода царского войска совсем
не подохнуть.
Зима, как известно по истории партии,
была такая,
что ни бзднуть от души, ни характерно
для русского человека охнуть…
Ну, что еще?
Потом Бонапарт отступил очень позорно,
оставив нашей деревне свое чужеземное
наследство.
Вылупились вскоре пацанята с криком:
«Спасибо Наполеону за наше счастливое
детство!…»
С тех самых исторических пор
мы, официально выражаясь, стали
Жабунькой.
Гоним фрамбуаз из картошки.
Историцки выпивая, тоскливо бывает
квакаем.
Ну и об Отечественной войне
реалистицки, так сказать, балакаем.
По наследству же от тех самых офицеров
и солдатов
в Жабуньке нашей так называемая культура
половых отношений
сохраняется, как в Париже,
на уровне самом неимоверно высоком.
Я лично в валенках на бабу свою никогда
не залажу,
я слов ей поначалу натрекаю,
я ей, птичке, каждое перышко ласково
разглажу,
то есть по-человечески я ее преуведомляю,
пока вся она, понимаешь, не изойдет,
пока вся эта мадмуазель не нальется,
словно яблочко белый налив,
березовым, так сказать, соком…
Ну, чего еще?
Мы, конечно, всех некастрированных бычков
называем каждого или Бонапарт,
или Амур…
Только ни Амуров, ни Наполеонов в колхозе
у нас
ни одного, мусье, не осталось.
С окончательным развалом сельского
хозяйства
у нас, как говорится, всегда тужур.
Эх, доплясалась ты на сопках Маньчжурии,
родная Смоленщина!
Наконец-то ты тангов и гимнов
вприсядку у нас доплясалась!…
Благодаря заботе коммунистической партии
положения не может быть жутче.
Вот что сказал по такому же поводу
великий Тютчев:
в колхозе нашем «Красный колос»
дела давно уже в пизде.
Лишь паутины тонкий волос
блестит на праздной борозде…
– Насчет борозды и пьяной праздности – полностью согласен! В остальных обвинениях не вижу никакого реализма и резко возражаю! – страстно воскликнул участковый, но Федя, смерив его взглядом аристократичным, то есть скромным, однако ж полным значительного превосходства, продолжал:
– Что касается лягушатины,
то мы к ней давно уже историцки привыкши.
Хотя обвиняемся ин-тел-ли-ген-ци-ей
в повреждении окружающей среды.
А чем прикажете, судари, закусывать,
если в сельпо –
ни трески, ни бельдюги, ни даже
беленьких глазок
от мельчайшей килечки,
хрен ли говорить о благородной пикше.
В такой горестной ситуации
все ваши лекции – нам до лампочки
и до кутузовской, фельдмаршаловой ялды…
Ты, Писулькин, когда жахаешь-квакаешь,
должен каждую костоньку,
на французский манер,
обглодать, хрящики обсосать,
а беленькое мясцо помакать в уксусе
и в горчице.
Лягушатина – это тебе не ржануха.
От нее в нашей деревне до самой пенсии
у колхозника штык торчит, а ночью
изжога не мучит
и жаме, как говорится, не бздится…
Насчет этого дела в нашей Жабуньке
всегда жаме…
А с чегой-то, уважаемые мусье, повело
меня вроде…
с чегой-то начинаю я, видимо, ни бэ ни мэ…
Интервал:
Закладка:
