Юнас Ли - Хутор Гилье. Майса Юнс

Так ей и надо, нечего было покупать новый соломенный капор да шить пальто Енсине. Сколько она отказывала себе во всем ради этой поездки, а зачем? Никому до нее нет дела…

«Ну вот, теперь Енсине раскричалась. Ничего не скажешь, хорошо нас встретили, дочка, не слишком-то тебя побаловали…»

— Хоть бы чашку кофе предложили, — вырвалось у Майсы с досадой. — Поплачь, поплачь, Енсине, сейчас пойдем домой, на сегодня нам веселья хватит!

Не оглядываясь, она побежала к трамваю.

И напоследок придется довольствоваться поездкой в пустом, накаленном от солнца вагоне!

— Тише, Енсине… Перестань… Давай я расстегну тебе ворот и ленту развяжу, здесь нам нечего стесняться. Тише!

Пустой трамвай, трясясь и дребезжа опущенными стеклами, с грохотом катил по рельсам. Шум стоял такой, что почти не было слышно, как надрывается в плаче Енсине.

Они остановились, чтобы пропустить другой трамвай, поднимавшийся снизу, и снова их вагон, все такой же пустой, застучал вдоль длинной улицы с редкими, дремлющими в садах домиками.

Да, поделом ей, поделом!

Вон идут два господина, наверно возвращаются домой из департамента или из конторы.

А у рынка из мясной лавки вышел Хансен. Он начал пересчитывать деньги в толстом бумажнике; говорят, за последнее время он сильно разбогател.

На углу Бругатен переводили стрелку. В вагон вошла компания хорошо одетых людей — видимо, собрались в гости.

Мадам Эллингсен снова принялась завязывать банты Енсине и одергивать на ней платье. Она обмахивала ее чистым носовым платком, который не успела пустить в ход на кухне у Сульбергов.

Она прислушивалась к болтовне своих спутников. Вдруг окажется, что она еще с прежних времен знает тот дом, куда они едут, и тех, о ком они говорят!

Высокая фрекен не могла удержаться, чтобы не пожать обутую в лакированную туфельку ножку Енсине:

— Как зовут малютку? У нее глаза словно орешки!

— Должно быть, у нее зубы режутся? — сказала фру, сидевшая рядом; верно, у нее у самой были дети. — Почему она не выпускает пальцы изо рта?

Через них перегнулась совсем молоденькая фрекен и взяла Енсине за другую ножку, а господину, ехавшему с ними, это показалось очень забавным.

— Мама, можно дать ей мятную конфету?

— Ты сошла с ума, детка!

— Я думала, ей будет приятно в такую жару.

Она смутилась, когда господин рассмеялся.

— Вы ей, наверно, даете костяное кольцо для десен, мадам?

— Кому? — спросил господин, будто имел в виду молоденькую фрекен, — он с нее глаз не спускал.

Еще бы, конечно, мадам Эллингсен знает это средство.

Она все старалась вспомнить, кто же эта фру. Лицо у нее такое знакомое…

Ах, вот оно что! Ну конечно, она вспомнила и ее и ее дочку! Это семья инспектора, где она когда-то давно несколько раз шила.

Она не удержалась и сказала об этом. Вот-то все оживились, и начались разговоры и воспоминания, которых хватило до остановки Грёнланн, где всем нужно было выходить…

— До свидания, мадам Эллингсен! До свидания, малышка! — Фру потрепала ножку Енсине.

— До свидания, фру! До свидания, фрекен!..

Как приятно вспомнить старые времена.

С Енсине на руках она торопливо свернула в переулок.

Подумать только, сколько раз ей приходилось проделывать этот путь на собственных ногах, а теперь, пожалуйста… трамвай к вашим услугам…

Она увидела Эллинга, который вышел из дверей ей навстречу в кожаном фартуке на лямках и в свитере:

— Ну что? Как съездили?

— Знаешь, Эллинг, — начала она под впечатлением последней встречи в трамвае и вдруг осеклась…

— Да чего там! Знаю, что тебе было весело у твоих господ, — угрюмо пробормотал он. Опять на него напала эта пьяная тоска.

— Видишь, девочка устала. Пойду и уложу ее скорей.

Немного погодя, переодевшись, она хозяйничала у плиты. Пусть не говорит, что из-за ее прогулок ему не дали вовремя поужинать…

Мадам Эллингсен знала, что из окон второго этажа, где жил присяжный поверенный, видно, как она ходит на ручей стирать. Поэтому она старалась принарядить девочку, да и сама не могла идти в чем попало, а надевала шляпку, накидывала на плечи шаль, только жакет оставляла дома.

И надо же было, чтобы ей так не повезло — по дороге она потеряла кое-что из вещей, и фру Апенес, придирчиво следившая за порядком во дворе, высунулась из окна и крикнула ей об этом.

«Просто смешно смотреть на эту нищую мадам, — подумала фру Апенес, — вечно-то она норовит расфуфыриться… Ведь сапожник из подвала кругом в долгах, имущество у них описали, потому что он не уплатил налога и не рассчитался за кожу, даже служанка ушла от них прошлой осенью. А она все наряжает свою дочку, и та ходит что твоя кукла! Жалко смотреть, как эта бедная девочка сидит внизу в красной шапочке, хорошенькой полосатой кофточке и лакированных башмачках…»

…Прозрачный ключ на склоне за домами, в котором мадам Эллингсен стирала белье, бежал по расшатанному деревянному желобу и тонкой струйкой стекал в канаву у забора. Рядом с заржавленным, врытым в землю корытом, куда собиралась вода, стоял табурет, на который мадам Эллингсен то клала колотушку для белья, то присаживалась сама, а у края ямы валялись остатки старой лохани. Она первая обнаружила, что вода в этом ручье необычайно мягкая, стирать в ней просто одно удовольствие, мыло так и пенится, как на кисточке для бритья. Потому-то она и уговорила мужа сделать деревянный желоб.

Весь позапрошлый год мадам Эллингсен стирала здесь одна. Соседки, верно, думали, что она важничает и не хочет толкаться вместе с ними у колонки на площади; так что первое время ручей был в полном ее распоряжении. А потом как-то жена плотника Кристиана попробовала постирать в нем, и когда заметили, что она не спешит приглашать туда других, все, кто жил под горой, перешли стирать к ручью, а про колонку и думать забыли.

Но воды в ручье было мало, прачек всегда хоть отбавляй, а места хватало только для одной или для двух.

Сначала все они старались потесниться и любезно уступить место мадам Эллингсен — она ведь первая открыла этот ручей, но в последнее время они, по-видимому, стали забывать об этом.

Они ссорились, толкались, каждая хотела пробиться вперед, и гомон их был слышен издалека.

Целый час после обеда мадам Эллингсен стирала, а девочка сидела на лужайке. Она разрешила служанке Йенсенов полоскать и отжимать белье рядом с собой. Конечно, не очень-то приятно, что она вертится под носом и рассматривает каждую твою тряпку, но что поделаешь — вежливость прежде всего…

И вдруг как снег на голову появилась мадам Рёберг. За ней ее муж, возчик, нес таз с бельем! Они и не подумали спросить разрешения, а плюхнули свой таз возле самого ручья. Служанка Йенсенов уже подобрала свое белье и собиралась уходить.