Александр Дюма - Кавказ

Адъютант Федюшкин был ранен пулей в бедро. Суслов понял, что тот ранен.

— Ты ранен? — спросил он его.

— Да, нога раздроблена, — отвечал адъютант.

— Эка важность! — сказал подполковник. — Уцепись за меня, за свою лошадь, цепляйся за что можешь, но не падай, тебя знают как самого храброго из нас; если ты упадешь, то подумают, что ты убит, а это обескуражит наших.

— Будьте спокойны, — отвечал раненый, — я не упаду.

И действительно, он остался на ногах; только нашел он точку опоры в себе — в своей храбрости [86] Русский офицер в этом отношении служит образцом не только храбрости, но и воли. Мы читали недавно в превосходном сочинении Базанкура о Крымской кампании следующий факт: «Первый огонь этих батарей причинил страшный урон: расстояние было так мало, что хорошо видно было все происходившее в этой колонне и беспорядок который произвела в ней наша артиллерия. Некий неописуемо храбрый русский офицер, находись в крайней опасности, бегал между рядами солдат, созывая их, разъединенных этой неожиданной атакой, схватывая их за руки и снова составляя взводы. — Храбрый офицер! — вскричал генерал Боско с удивлением, которое всегда внушает солдату истинная храбрость — Если б я был поэтом, я обнял бы его». Прим. А. Дюма. .

В начале стычки неприятельская пуля попала в ружье Суслова; оно, расколовшись в его руках, сделалось уже бесполезным.

После двухчасовой перестрелки оставалось только по два патрона на человека и еще сорок патронов, кое-как сбереженных подполковником.

Взяли патроны у мертвых и раненых и разделили их между собой.

Каким-то чудом подполковник Суслов и майор Камков не получили ни царапины.

Чеченцы пришли в остервенение, что не могли захватить, расстрелять, истребить горстку людей.

Они приблизились к живому укреплению и схватив коней под уздцы, старались прорвать хотя бы одно звено этой живой и непобедимой цепи.

Урядник по фамилии Вилков отрубил шашкой руку чеченцу.

Подполковник Суслов, не имея другого оружия, кроме шашки, защищал не самого себя, ибо он совершенно забыл о себе, а своего любимого коня. Животное получило семь пуль. Подполковник поддерживал голову коня левой рукой, а правой, держа шашку, поражал все, что к нему ни приближалось. Это был чудный клинок, один из тех клинков, которые были завезены на Кавказ в шестнадцатом столетии венецианцами [87] Генерал Суслов подарил мне эту историческую шашку, — я позже расскажу где, как в по какому случаю. Любитель оружии, не зная ценности, какую она имела для меня и видя ее в моих руках, оценил ее в двести рублей серебром. Прим. А. Дюма. .

Из девяноста четырех казаков пять человек погибли, шестьдесят четыре были ранены; последние сами перевязывали себе раны собственными изорванными рубахами и держались на ногах, пока могли продолжать стрельбу.

После беспримерной борьбы, продолжавшейся два часа и восемь минут, за которой подполковник следил по часам, чтобы знать, на какое время у него доставало людей и лошадей, послышался пушечный выстрел со стороны Куринска — прискакали утомленные казаки, отставшие у парома Амир-Аджи-юрта.

Около сорока человек, услыхав эту пальбу и угадав в ней помощь, поспешили присоединиться к товарищам и бросились в железный круг или, лучше сказать, в пламенное горнило.

Пушечный выстрел был произведен отрядом генерала Мюделя [88] Майдель Егор Иванович (1817–1881) — в описываемое время командовал Второй гвардейской резервной дивизией. , который до сих пор ошибочно шел в другом направлении.

— Не робейте, ребята! К нам идут на помощь с двух сторон, — закричал Суслов.

В самом деле, помощь приближалась, и в самый раз: из девяноста четырех человек, шестьдесят девять были уже не способны к сопротивлению.

Чеченцы, видя наступление колонны генерала Мюделя и слыша ободрительные пушечные выстрелы, все более и более приближающиеся, сделали последний натиск и, как стая коршунов, унеслись в свои горы.

Генерал Мюдель нашел казаков Суслова, облитых кровью и почти без пороха и пуль. Тогда только адъютант Федюшкин, который стоял на ногах три четверти часа с раздробленным коленом, не упал, а только прилег.

Из казачьих пик сделали носилки для тяжелораненых и отправились в Червленную.

Лошадь подполковника — его несчастная белая лошадь, столь им любимая, получила тринадцать пуль — была с грехом пополам найдена лишь через несколько дней.

Пятеро раненых умерли на другой день. Лошадь издохла только через три недели.

Подполковник Суслов получил за это блистательное дело [89] А. Дюма точно и подробно описывает сражение, о котором историки горской войны обычно отзываются по-военному лаконично: «24 мая 1846 г. двухчасовое геройское сопротивление около укрепления Амир-Ажи-Юрта 82-х казаков Гребенского полка под начальством подполковника Суслова против конной партии чеченцев в 1500 человек» — так, например, сообщается в «Кавказском календаре» за 1859 год. В период пребывания Дюма в Тифлисе генерал-лейтенант А. А. Суслов состоял генералом по особым поручениям при Главнокомандующем кавказской армией князе А. И. Барятинском. Георгиевский крест. Этим милости начальства не кончились, хотя в России орден св. Георгия — одна из самых высоких наград. Граф Воронцов, кавказский наместник, написал ему следующее письмо:

«Любезный Александр Алексеевич!

Позвольте мне поздравить вас с получением креста св. Георгия и просить Вас принять мой крест, пока Вы получите Ваш из Петербурга.

Вследствие рапорта генерала Фрейтага о Вашем геройском подвиге с гребенскими казаками, состоящими под Вашим начальством, радость и удивление распространились в Тифлисе; кавалеры ордена св. Георгия просили единодушно наградить Вас этим орденом, столь уважаемым в российской армии. Я постараюсь вознаградить всех бывших с Вами, особенно имея в виду почтенного майора Камкова.

Прощайте, любезный Александр Алексеевич. Моя жена сейчас вошла в комнату и, узнав, что я пишу Вам, просит меня засвидетельствовать Вам ее глубочайшее почтение».

Я собрал и записал эти подробности на месте происшествия! Я взбирался на небольшую гору, — единственный пункт, на тридцать верст в окружности, господствующий над равниной; наконец казаки, с благоговением вспоминавшие об этом геройстве, показали место этого второго Мазаграна.

Потом, когда, через левый фланг, я попал уже в Тифлис, проехав мимо Апшеронского мыса, посетив Баку, Шемаху и Царские Колодцы, — на одной из тифлисских улиц французский консул барон Фино, с которым я шел вместе, поздоровавшись с проходившим мимо нас военным, спросил меня:

— Знаете, с кем я раскланялся?

— Нет. Я только третьего дня сюда приехал; где мне знать кого-нибудь?