Чарльз Диккенс - Блестящая будущность

Какъ бы то ни было, а я вернулся въ городъ въ понедѣльникъ вечеромъ, чтобы принять Джо, всталъ на другой день рано поутру и привелъ комнату и обѣденный столъ въ блестящій видъ. Но свиданіе съ Джо прошло не совсѣмъ благополучно. Джо былъ стѣсненъ въ движеніяхъ, безпрестанно сбивался; то звалъ меня „Пипъ“, то величалъ „сэромъ“. То на него находили непостижимые припадки раздумья, и онъ, не донося вилку до рта, держалъ ее въ воздухѣ, между тарелкой и ртомъ; то смотрѣлъ во всѣ глаза на какую-нибудь вещь; то онъ принимался какъ-то странно кашлять. При этомъ онъ сидѣлъ далеко отъ стола и чаще ронялъ куски на полъ, чѣмъ клалъ ихъ въ ротъ, такъ что я отъ души порадовался, когда Гербертъ ушелъ отъ насъ въ городъ. У меня не хватало ни здраваго смысла, ни доброты, чтобы понять, что во всемъ этомъ былъ виноватъ я самъ, и что если бы я менѣе стѣснялся Джо, то и онъ былъ бы развязнѣе и проще. Я былъ нетерпѣливъ и раздражителенъ съ нимъ, и при такихъ условіяхъ онъ и меня заставилъ быть какъ на иголкахъ. Послѣ завтрака, когда Гербертъ ушелъ, Джо началъ:

— Такъ какъ мы теперь остались вдвоемъ, сэръ…

— Джо, — перебилъ я раздражительно, — какъ можешь ты говорить мнѣ „сэръ“.

Джо взглянулъ на меня какъ бы съ упрекомъ. Хотя наружность его была смѣшна въ праздничномъ платьѣ, но я сознавалъ, что въ его взглядѣ было чувство собственнаго достоинства.

— Такъ какъ мы теперь вдвоемъ, — началъ Джо, — и я не располагаю временемъ, и не могу пробыть здѣсь долѣе нѣсколькихъ минутъ, то долженъ теперь объяснить причину, ради которой я имѣлъ честь явиться къ вамъ. Только изъ желанія быть вамъ полезнымъ, явился я сюда; иначе я бы не имѣлъ чести кушать въ компаніи и въ жилищѣ джентльмена.

Я такъ боялся его взгляда, что уже больше не возражалъ противъ принятаго имъ тона.

— Такъ вотъ, сэръ, — продолжалъ Джо, — я разскажу вамъ, какъ было дѣло. Я сидѣлъ въ кабачкѣ вечеромъ, Пипъ, — когда въ немъ брала верхъ привязанность, онъ называлъ меня „Пипъ“; когда же имъ овладѣвала вѣжливость, онъ величалъ меня „сэръ“, — когда пріѣхалъ въ одноколкѣ Пэмбльчукъ. Этотъ человѣкъ ѣздитъ по городу, — вставилъ Джо, и всѣхъ увѣряетъ, что онъ былъ другомъ вашего дѣтства и товарищемъ игръ.

— Пустяки, Джо, ты былъ моимъ другомъ и товарищемъ.

— Да, я думаю, что ты правъ, Пипъ, — сказалъ Джо, слегка качая головой, — хотя теперь это не имѣетъ никакого значенія. Ну, такъ вотъ, Пипъ, этотъ самый, склонный къ хвастовству человѣкъ пришелъ ко мнѣ въ кабачокъ, и первымъ словомъ его было: „Джозефъ, миссъ Гавишамъ желаетъ говорить съ тобой“.

— Миссъ Гавишамъ, Джо?

— „Она желаетъ“, подлинныя слова Пэмблъчука, „говорить съ тобой“. — Джо сидѣлъ и таращилъ глаза на потолокъ.

— Джо, пожалуйста, продолжай.

— На другой день, сэръ, — отвѣчалъ Джо, глядя на меня такъ, какъ если бы я находился за версту отъ него, — я вымылся и пошелъ къ миссъ Гавишамъ; она сказала мнѣ: „М-ръ Гарджери, вы переписываетесь съ м-ромъ Пипомъ?“ Такъ какъ я получилъ одно письмо, то и могъ сказать: да. — „Ну, такъ напишите ему, — сказала она, — что Эстелла вернулась домой и желала бы его видѣть“.

Я чувствовалъ, что лицо мое вспыхнуло, когда я взглянулъ на Джо. Пожаръ этотъ произошелъ оттого, что, знай я раньше о причинѣ его пріѣзда, я былъ бы къ нему радушнѣе.

— Когда я вернулся домой, — продолжалъ Джо, — и попросилъ Бидди написать вамъ письмо, она сказала: „Я знаю, онъ былъ бы радъ выслушать эту вѣсточку отъ васъ самихъ, теперь праздничное время, вы хотите его видѣть, — съѣздите къ нему!“ Я кончилъ, сэръ, — сказалъ Джо, вставая со стула, — а теперь, Пипъ, желаю тебѣ всякаго благополучія и все большаго и большаго.

— Но неужели ты уже уходишь, Джо?

— Да, ухожу.

— Но вернешься къ обѣду, Джо?

— Нѣтъ, не вернусь.

Глаза наши встрѣтились, и весь „сэръ“ растаялъ въ его мужественномъ сердцѣ, когда онъ подавалъ мнѣ руку.

— Пипъ, дружище, жизнь состоитъ изъ прощаній и разставаній, если можно такъ выразиться; и одинъ человѣкъ — кузнецъ, другой — золотыхъ дѣлъ мастеръ, а третій — мѣдникъ. Имъ нельзя жить вмѣстѣ, и они должны разставаться, и съ этимъ надо помириться. Если кто и былъ виноватъ сегодня, такъ это я. Ты и я не должны встрѣчаться въ Лондонѣ и нигдѣ иначе, какъ частнымъ образомъ, по семейному и какъ подобаетъ двумъ друзьямъ. Не потому, чтобы я былъ гордъ, но потому, что я хочу поступать, такъ какъ слѣдуетъ, ты больше не увидишь меня въ этомъ платьѣ. Я дуренъ въ этомъ платьѣ. Я дуренъ, когда я не въ кузницѣ, не въ кухнѣ и не въ болотахъ. Я не покажусь тебѣ такимъ дурнымъ, когда ты представишь себѣ меня въ моемъ кузнечномъ одѣяніи, съ молотомъ въ рукахъ или хотя бы даже съ трубкой. Я не покажусь тебѣ такимъ дурнымъ, если ты вздумаешь когда-нибудь повидать меня и придешь, заглянешь въ окно кузницы и увидишь Джо-кузнеца за старой наковальней, въ старомъ прожженомъ фартукѣ, за старымъ дѣломъ. Я очень тупъ, но, кажется, сегодня кое-что понялъ. А теперь благословеніе Божіе надъ тобой, дорогой Пипъ, дружище, благословеніе Божіе надъ тобой!

Я не ошибался, воображая въ немъ такое благородство сердца. Какое бы ни было на немъ платье, а оно такъ же не могло отнять у него чувства собственнаго достоинства, какъ и помѣшать ему войти въ царствіе небесное. Онъ тихонько поцѣловалъ меня въ лобъ и ушелъ. Тутъ только что я опомнился, бросился за нимъ и сталъ искать его въ сосѣднихъ улицахъ; но онъ уже скрылся.

Ясно было, что я долженъ завтра же отправиться въ свой родной городъ, и въ первомъ порывѣ раскаянія для меня было ясно, что я долженъ остановиться у Джо. Но, когда я взялъ мѣсто въ почтовой каретѣ и съѣздилъ къ м-ру Покету и вернулся обратно, то сталъ думать иначе и сталъ измышлять предлоги для того, чтобы остановиться у «Синяго Вепря». Я стѣсню Джо, увѣрялъ я самъ себя, меня не ждутъ, и постель мнѣ не приготовлена, я буду далеко отъ миссъ Гавишамъ, а она требовательна, и это можетъ ей не понравиться. Изъ всѣхъ обманщиковъ въ мірѣ величайшіе — это самообманщики, и такими вздорными предлогами я обманывалъ самого себя. Это странно, но вѣрно. Я взялъ себѣ мѣсто въ каретѣ, которая отправлялась послѣ полудня, и такъ какъ была зима, то я не могъ пріѣхать въ городъ раньше вечера, когда уже стемнѣло. Въ тѣ времена было въ обычаѣ возить осужденныхъ на каторгу преступниковъ въ почтовыхъ каретахъ. Такъ какъ я зналъ объ этомъ, то не очень удивился, когда Гербертъ, встрѣтивъ меня во дворѣ, сказалъ, что со мною ѣдутъ два каторжника. Но у меня была причина еще съ дѣтства физически содрогаться при словѣ каторжникъ.

— Вамъ это не непріятно, Гендель? — спросилъ Гербертъ.

— О, нѣтъ.

— Мнѣ показалось, что вы ихъ не любите.

— Не стану увѣрять, чтобы я любилъ ихъ, да, вѣроятно, и вы также не чувствуете къ нимъ особенной любви. Но мнѣ все равно, что они тутъ.