Чарльз Диккенс - Блестящая будущность

„Я зналъ, что мое прозвище Магвичъ, въ св. крещеніи Авель. Какъ я это узналъ? А такъ же точно, какъ узналъ названія птицъ: воробьевъ, зябликовъ, дроздовъ. Я могъ бы подумать, что все это ложь, но такъ какъ названія птицъ оказались вѣрными, то я подумалъ, что и мое имя вѣрно.

„Какъ только себя запомню, и не встрѣчалъ души человѣческой, которая бы пожалѣла маленькаго Авеля Магвича, а всѣ-то его боялись и гнали прочь или сажали въ тюрьму. Сажали меня въ тюрьму, сажали, сажали, такъ что я и счетъ потерялъ.

«Вотъ какая жизнь досталась на мою долю, и, когда я былъ еще маленькимъ оборваннымъ созданіемъ, достойнымъ сожалѣнія, я уже спискаіъ себѣ прозвище закоренѣлаго. „Это страшно закоренѣлый мальчикъ“, — говорили тюремнымъ посѣтителямъ, указывая на меня. — „Можно сказать, изъ тюрьмы не выходитъ“. И тогда они глядѣли на меня, а я глядѣлъ на нихъ, а иные мѣрили мнѣ голову — лучше бы мнѣ измѣрили желудокъ, — а другіе давали мнѣ книжки, которыя я не могъ читать, и говорили мнѣ рѣчи, которыя я не могъ понимать. И вѣчно-то пугали они меня чортомъ. Но что же мнѣ было, чортъ возьми, дѣлать? Вѣдь долженъ же я былъ чѣмъ-нибудь питаться. Однако я становлюсь грубъ, а этого не надо. Милый мальчикъ и товарищъ Пипа, не бойтесь, я не буду такъ рѣзокъ.

„Бродяжничая, побираясь, воруя, порой работая, когда удавалось, — послѣднее случалось не такъ часто, какъ вы, можетъ быть, думаете; но спросите-ка самихъ себя, охотно ли бы вы дали мнѣ работу; — я былъ воромъ, землепаищемъ, извозчикомъ, косаремъ, я пробовалъ много другихъ вещей, которыя не приводятъ къ добру, пока наконецъ сталъ взрослымъ человѣкомъ. Дезертиръ-солдатъ научилъ меня читать, а странствующій ярмарочный великанъ — писать.

„На Эпсомскихъ скачкахъ, лѣтъ двадцать тому назадъ, познакомился я съ человѣкомъ, черепъ которому я бы разбилъ этой кочергой, какъ скорлупу рака, если бы только онъ мнѣ попался. Его настоящее имя было Компейсонъ; и этого-то человѣка, милый мальчикъ, я подмялъ подъ себя въ оврагѣ, какъ ты разсказывалъ своему товарищу вчера вечеромъ, когда я ушелъ.

«Онъ выдавалъ себя за джентльмена, этотъ Компейсонъ, и получилъ образованіе. Онъ умѣлъ ловко говорить, да и собой былъ красивъ. Этотъ Компейсонъ пригласилъ меня къ себѣ въ товарищи и дѣловые агенты. А въ чемъ состояло его занятіе, въ которомъ мы должны были быть товарищами? Дѣло Компейсона состояло въ томъ, чтобы обманывать, поддѣлывать чужіе почерки, сбывать краденые банковые билеты и тому подобное. Онъ былъ ловкій и изобрѣтательный мошенникъ и мастеръ выходить сухимъ изъ воды и сваливать всю вину на другого. Сердца въ немъ было столько же, сколько въ желѣзной пилѣ; онъ былъ холоденъ, какъ смерть, а голова у него была, какъ у чорта.

„У Компейсона былъ товарищъ по имени — врядъ ли настоящему — Артуръ. Онъ уже катился подъ гору и былъ тѣнью самого себя. Онъ и Компейсонъ обошли одну богатую даму, нѣсколько лѣтъ тому назадъ, и выжимали изъ нея кучу денегъ; но Компейсонъ держалъ пари и игралъ въ карты, и протеръ глаза денежкамъ, а Артуръ былъ боленъ смертельнымъ недугомъ, отъ котораго вскорѣ и умеръ. Его примѣръ могъ бы остановить меня, но не остановилъ; и я не стану обѣлять себя, потому что какой въ этомъ толкъ, дорогой мальчикъ и товарищъ? Итакъ, я сошелся съ Компейсономъ и сталъ жалкой игрушкой въ его рукахъ, короче сказать, работалъ на него, какъ волъ. Я всегда былъ въ неоплатномъ долгу у него, всегда на посылкахъ; всюду лѣзъ въ петлю за него… Онъ былъ моложе меня, но ловче и образованнѣе, и всегда бралъ верхъ и обращался со мною безпощадно. Моя милая, когда мнѣ становилось невтерпежъ… Однако, полно! Я не хочу припутывать ее сюда…“

Онъ озирался съ растеряннымъ видомъ, какъ будто бы потерялъ нить въ своихъ воспоминаніяхъ; потомъ уставился опять въ огонь и продолжалъ:

— Не зачѣмъ распространяться объ этомъ, — сказалъ онъ, снова озираясь. — Время, которое я провелъ съ Компейсономъ, было самое тяжелое время въ моей жизни — этого достаточно. Говорилъ ли я вамъ, что меня судили — одного меня — хотя я жилъ съ Компейсономъ, за разные проступки?

Я отвѣчалъ:

— Нѣтъ.

„— Ну такъ вотъ меня судили и осудили. А ужъ по части того, чтобы быть въ подозрѣніи, то это случилось два или три раза въ теченіи четырехъ или пяти лѣтъ, что я провелъ съ нимъ; только доказательствъ не хватало. Наконецъ, я и Компейсонъ, мы оба были обвинены въ мошенничествѣ — но подозрѣнію въ сбытѣ краденыхъ денежныхъ бумагъ — и еще въ разныхъ другихъ дѣлахъ. Компейсонъ говоритъ мнѣ:

„— Защита порознь, сношеній никакихъ, и дѣлу конецъ.

«А я былъ такъ бѣденъ, что продалъ всю одежду, какая у меня была, кромѣ той, что оставалась на спинѣ, чтобы заполучить Джагерса.

„Когда насъ посадили на скамью, я въ первый разъ замѣтилъ, какимъ джентльменомъ выглядѣлъ Компейсонъ съ своими кудрявыми волосами и чернымъ сюртукомъ и бѣлымъ носовымъ платкомъ, и какимъ грубымъ негодяемъ казался я. Когда началось засѣданіе суда и стали допрашивать свидѣтелей, я замѣтилъ, съ какой тяжестью все ложилось на меня и какъ легко на него. Когда свидѣтели показывали, какъ было дѣло, то всегда оказывалось, что я заварилъ кашу и я же ее расхлебывалъ. Но когда стали говорить защитники, то для меня стало ясно, въ чемъ дѣло, потому что защитникъ Компейсена сказалъ:

„— Милордъ и джентльмены, здѣсь вы видите передъ собою двухъ лицъ, которыя уже на первый взглядъ отличаются одинъ отъ другого: одинъ, младшій, и хорошо воспитанный человѣкъ; другой, старшій и дурно воспитанный человѣкъ; одинъ, младшій, рѣдко участвуетъ во всѣхъ сдѣлкахъ, а только подозрѣвается; другой, старшій, душа всякой сдѣлки, и вина его ясна, какъ Божій день. Можете ли вы сомнѣваться, кто изъ нихъ «виновенъ», — кто изъ нихъ самый виновный?

Такъ онъ говорилъ все время. А когда дѣло дошло до приговора, то Компейсону просили дать смягчающія обстоятельства ради его хорошаго поведенія и дурной компаніи, въ которую онъ попалъ, а на мою долю досталось только одно слово: виновенъ. А когда я сказалъ Компейсону: «Когда мы выйдемъ изъ суда, я разобью тебѣ рожу», Компейсонъ обратился къ судьѣ за покровительствомъ, и между нимъ и мною посадили двоихъ полицейскихъ. А когда объявили приговоръ, оказалось, что его присудили къ семи годамъ, а меня къ четырнадцати, и судья пожалѣлъ его, потому де онъ случайно сбился съ пути, а меня судья призналъ неисправимымъ преступникомъ, который, конечно, пойдетъ и дальше на этомъ пути…

Онъ такъ разгорячился, передавая это, что вынулъ носовой платокъ и вытеръ лицо, шею и руки, прежде чѣмъ продолжалъ разсказъ:

«Я сказалъ Компейсону, что разобью ему рожу, и поклялся, что сдѣлаю это. Мы были заключены въ одной тюрьмѣ, но я долго не могъ добраться до него, какъ ни старался. Наконецъ мнѣ удалось подкрасться къ нему и раскроить ему одну щеку, но меня увидѣли, схватили и посадили на корабль. Трюмъ въ этомъ кораблѣ не былъ очень страшенъ для того, кто умѣлъ плавать. Я убѣжалъ на берегъ и скрывался между могилъ, завидуя тѣмъ, кто въ нихъ лежалъ, когда впервые увидѣлъ моего мальчика!»