Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 1

— Какихъ?

— Всякихъ плановъ, отъ которыхъ намъ могутъ перепасть деньги. Подъ «нашими планами» я разумѣю наши общіе интересы. Итакъ, согласны вы?

Послѣ непродолжительнаго молчанія она отвѣчаетъ:

— Хорошо, согласна.

— Вопросъ рѣшенъ, какъ видите. Теперь, Софронія, еще десятокъ словъ. Мы изучили другъ друга до тонкости. Не поддавайтесь же искушенію попрекать меня тѣмъ, что вамъ извѣстно о моемъ прошломъ, потому что мое прошлое очень похоже на ваше, и, попрекнувъ меня, вы себя упрекнете. При установившемся между нами согласіи лучше оставить попреки. Въ заключеніе скажу еще вотъ что: сегодня вы показали мнѣ свой характеръ, Софронія; остерегайтесь показывать его впредь, потому что у меня у самого предьявольскій характеръ.

Такимъ образомъ, подписавъ и скрѣпивъ печатью этотъ многообѣщающій супружескій договоръ, счастливая чета продолжала шествовать къ дому. Если замѣченные выше слѣды адскихъ пальцевъ на блѣдномъ, безжизненномъ лицѣ Альфреда Ламля, эсквайра, означали, что онъ задумалъ привести къ покорности свою любезную супругу, мистрисъ Альфредъ Ламль, искорененіемъ въ ея душѣ самомалѣйшихъ остатковъ искренняго или притворнаго самоуваженія, то цѣль эта, какъ кажется, была достигнута съ полнымъ успѣхомъ. Печальное лицо совершенно зрѣлой молодой дамы нуждалось въ немалой толикѣ пудры въ то время, когда, сопутствуемая супругомъ, она безмолвно шла подъ лучами заходящаго солнца къ обители своего блаженства.

Мистеръ Подснапъ жилъ хорошо и очень высоко стоялъ во мнѣніи мистера Подснапа. Начавъ съ хорошаго наслѣдства, онъ женился на хорошемъ наслѣдствѣ, еще больше нажился въ Обществѣ страхованія отъ кораблекрушеній и былъ вполнѣ доволенъ судьбой. Онъ никогда не могъ понять, почему не каждый вполнѣ доволенъ судьбой, и сознавалъ въ душѣ, что самъ онъ представляетъ блестящій соціальный примѣръ человѣка, вполнѣ довольнаго большею частью вещей, а преимущественно самимъ собой.

Такимъ образомъ, въ счастливомъ сознаніи собственнаго достоинства и важности своей персоны, мистеръ Подснапъ, пришелъ къ убѣжденію, что все, что онъ отбросить въ сторону, будетъ тѣмъ самымъ упразднено, лишено бытія. Въ этомъ способѣ избавляться отъ непріятностей была во всякомъ случаѣ незаурядная рѣшимость (не говоря уже о великомъ удобствѣ), и это много содѣйствовало возведенію мистера Подснапа на высокое мѣсто во мнѣніи мистера Подснапа. «Я объ этомъ и знать не хочу! Я и говорить объ этомъ не намѣренъ! Я этого не допускаю!» Зачастую очищая міръ такими словами отъ самыхъ трудныхъ проблемъ, мистеръ Подснапъ даже усвоилъ себѣ особенный размахъ правой руки отъ привычки отбрасывать себѣ за спину всѣ проблемы (и при этомъ, разумѣется, лишать ихъ бытія), что у него всегда сопровождалось краскою въ лицѣ, ибо проблемы оскорбляли его.

Міръ мистера Подснапа былъ не слишкомъ обширенъ, какъ въ нравственномъ отношеніи, такъ равно и въ географическомъ. Хоть мистеръ Подснапъ и видѣлъ, что его собственное торговое дѣло питалось торговлей съ другими странами, онъ тѣмъ не менѣе считалъ другія страны во всемъ прочемъ не болѣе какъ ошибкой, прискорбнымъ недоразумѣніемъ, а объ ихъ нравахъ и обычаяхъ говорилъ безаппеляціонно: «Не англійскіе!» и тутъ же, presto, однимъ взмахомъ руки, съ гнѣвной краской въ лицѣ, откидывалъ ихъ прочь. Его міръ вставалъ въ восемь, брился чисто-на-чисто въ четверть девятаго, завтракалъ въ девять, отправлялся въ Сити въ десять, возвращался домой въ половинѣ шестого и обѣдалъ въ семь. Понятія мистера Подснапа объ изящныхъ искусствахъ можно резюмировать такъ: «Литература — это крупная пресса, почтительно описывающая вставаніе въ восемь, бритье чисто-на-чисто въ четверть девятаго, завтракъ въ девять, отправленіе въ Сити въ десять, возвращеніе домой въ половинѣ шестого и обѣдъ въ семь. Живопись и скульптура — портреты и бюсты людей, встающихъ въ восемь, брѣющихся чисто-на-чисто въ четверть девятаго, завтракающихъ въ девять, отправляющихся въ Сити въ десять, возвращающихся домой въ половинѣ шестого и обѣдающихъ въ семь. Музыка — почтительное исполненіе пьесъ на струнныхъ и духовыхъ инструментахъ (безъ варіацій), спокойно выражающихъ вставаніе въ восемь, бритье чисто-на-чисто въ четверть девятаго, завтракъ въ девять, отправленіе въ Сити въ десять, возвращеніе домой въ половинѣ шестого и обѣдъ въ семь». Ничто иное не дозволялось этимъ бродягамъ — искусствамъ — подъ опасеніемъ лишенія бытія. Ничто иное не дозволялось ни въ чемъ.

Будучи такимъ замѣчательно уравновѣшеннымъ человѣкомъ, мистеръ Подснапъ естественно чувствовалъ, что на немъ лежитъ обязанность принять Провидѣніе подъ свое покровительство. Вслѣдствіе этого онъ всегда съ точностью зналъ виды Провидѣнія. Человѣкъ болѣе мелкаго калибра и менѣе достойный уваженія никогда не могъ бы ихъ знать, а мистеръ Подснапъ зналъ въ точности.

Въ вышеизложенномъ, можно сказать, заключались главныя положенія того міровоззрѣнія, той школы, которую настоящая глава беретъ на себя смѣлость назвать, по имени ея представителя, подснаповщиною. Всѣ эти положенія были заключены въ весьма тѣсные предѣлы (какъ и собственная голова мистера Подснапа была заключена въ его воротнички) и провозглашались съ громогласною помпой, отзывавшейся скрипомъ собственныхъ сапоговъ мистера Подснапа.

Была еще на свѣтѣ миссъ Подснапъ. Эта молодая игрушечная на полозьяхъ лошадка дрессировалась въ искусствѣ величаво галопировать, на манеръ ея матушки, безъ поступательнаго движенія впередъ. Но ей не была еще вполнѣ сообщена высокая родительская выѣздка, ибо дѣвица эта была пока несовсѣмъ взрослая, малорослая барышня съ высоко приподнятыми плечами, съ унылымъ нравомъ, съ вѣчно зябнущими локтями и съ шероховатой поверхностью носа. Она лишь изрѣдка, съ пробѣгающимъ по кожѣ морозцемъ, заглядывала изъ міра дѣтства въ міръ взрослой женщины и снова пряталась, испуганная и головнымъ уборомъ своей мама, и всѣмъ вообще видомъ своего папа, — пряталась, подавленная мертвымъ грузомъ подснаповщины.

Въ умѣ мистера Подснапа существовало своего рода учрежденіе, которое онъ называлъ про себя «молодая особа» и которое, можно сказать, олицетворялось въ его дочери, миссъ Подснапъ. Учрежденіе это было и неудобно, и взыскательно, ибо оно требовало, чтобы все существующее во вселенной приноравливалось къ нему. Вопросъ обо всемъ существующемъ сводился единственно къ тому, не заставить ли оно покраснѣть «молодую особу». Неудобство же молодой особы, по мнѣнію мистера Подснапа, заключалось въ томъ, что она всегда была готова покраснѣть безъ малѣйшей къ тому надобности. Для мистера Подснапа не существовало линіи разграниченія между крайнею невинностью «молодой особы» и самымъ грѣховнымъ познаніемъ добра и зла. Если вѣрить на слово мистеру Подснапу, самые спокойные цвѣта — коричневый, бѣлый, лиловый и сѣрый — превращаются въ красный для этого дикаго быка, именуемаго «молодой особой».