Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 1

— Онъ владѣлецъ этого дома? — спросилъ Роксмитъ.

— Нѣтъ, не то, не совсѣмъ то. У него… ну, какъ бы вамъ объяснить?… у него фамильная связь съ этимъ домомъ… Такъ вотъ я и узналъ отъ него, что на дому прибита дощечка: «Сей высоко аристократическій домъ отдается внаймы и продается». Мы съ мистрисъ Боффинъ холили смотрѣть и нашли его въ самомъ дѣлѣ высоко-аристократическимъ (хотя онъ и великоватъ для насъ крошечку, и скучноватъ, пожалуй, а впрочемъ можетъ оно такъ нужно, — я тутъ не судья). Мой ученый по этому случаю, изъ дружбы къ намъ, ударился въ стихи, въ которыхъ поздравилъ мистрисъ Боффинъ со вступленіемъ во владѣніе этимъ… Какъ оно тамъ было сказано, мой другъ?

Мистрисъ Боффинъ сейчасъ же отозвалась:

— Такъ, такъ. Это какъ разъ подходитъ: тамъ дѣйствительно есть залы, цѣлыхъ двѣ,- одна по фасаду, другая во дворъ, не считая жилыхъ комнатъ… Кромѣ того, онъ спѣлъ намъ еще одни стишки, чтобы показать, какъ онъ будетъ стараться развеселить мистрисъ Боффинъ, если домъ нагонитъ на него хандру… Не повторишь ли, дружокъ?

Мистрисъ Боффинъ съ прежней готовностью изъявила согласіе и прочитала стишки, въ которыхъ дѣлалось это любезное предложеніе, — прочитала слово въ слово такъ, какъ слышала ихъ отъ ученаго чеювѣка:

— Точка въ точку! — сказалъ мистеръ Боффинъ.

Достоинства поэмы видимо поразили секретаря, поэтому мистеръ Боффинъ окончательно утвердился въ своемъ высокомъ мнѣніи о ней и былъ очень доволенъ.

— Я долженъ вамъ сказать, Роксмитъ, — заговорилъ онъ опять, что мой ученый человѣкъ на деревяшкѣ очень ревнивъ; поэтому я всѣми силами постараюсь не возбуждать въ немъ ревности и устроить такъ, чтобъ у васъ была своя особая часть, а у него своя.

— Господи Боже, свѣтъ великъ, — всѣмъ будетъ мѣсто! — вскричала мистрисъ Боффинъ.

— Такъ-то оно такъ, мой дружокъ, только и такъ да не такъ. Мы должны зарубить себѣ на носу, что мы взяли Вегга въ ту пору, когда еще и не думали модничать и переѣзжать изъ павильона. Дать ему почувствовать, что имъ теперь брезгаютъ, значило бы поступить неблагородно, такъ, какъ будто намъ вскружилъ голову блескъ залъ. Упаси Боже!.. Роксмитъ, какъ же мы уговариваемся насчетъ вашего житья въ нашемъ домѣ?

— Въ этомъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, у меня другой планъ для этого дома. Я про новый домъ говорю.

— Какъ вамъ угодно, мистеръ Боффинъ; я совершенно въ вашемъ распоряженіи. Вы знаете, гдѣ я живу теперь.

— Ладно, — проговорилъ, подумавъ мистеръ Боффинъ; — покамѣстъ оставайтесь на теперешней вашей квартирѣ, а тамъ увидимъ. Съ этого дня вы примете на свое попеченіе все, что касается новаго дома. Согласны?

— Очень радъ. Такъ съ нынѣшняго дня? Вы мнѣ дадите адресъ?

Мистеръ Боффинъ далъ адресъ, и Роксмитъ записалъ его въ свою карманную книжку. Успокоившись насчетъ того, что секретарь теперь накрѣпко завербованъ, мистрисъ Боффинъ воспользовалась случаемъ, чтобъ разглядѣть его получше, чѣмъ это удавалось ей до сихъ поръ.

Впечатлѣніе, очевидно, оказалось выгоднымъ для него, ибо она кивнула а parte своему супругу, — дескать: «Онъ мнѣ нравится».

— Я сейчасъ же схожу туда, мистеръ Боффинъ, взглянуть, все ли тамъ въ порядкѣ.

— Благодарю. А кстати: такъ какъ вы все равно уже здѣсь, то не хотите ли осмотрѣть нашъ павильонъ.

— Съ удовольствіемъ. Я такъ много слышалъ о немъ.

— Такъ пойдемте.

И мистеръ Боффинъ съ супругой открыли шествіе.

Мрачное зданіе, именовавшееся «павильономъ», носило на себѣ отпечатокъ скаредности, — слѣды той эпохи, когда онъ слылъ подъ именемъ Гармоновой тюрьмы. Безъ краски, безъ обоевъ, почти безъ мебели, безъ признаковъ человѣческой жизни. Все, что человѣкъ устраиваетъ для жизни человѣка, должно, какъ и произведенія природы, исполнять свое назначеніе или погибнуть. За одинъ годъ запустѣнія старый домъ разрушился больше, чѣмъ могъ бы разрушиться отъ употребленія въ двадцать лѣтъ. Какая-то хворь, худосочіе нападаетъ на дома, недостаточно питаемые жизнью: здѣсь это было очень замѣтно. Лѣстница и перила имѣли тощій видъ и осѣли, точно кости старика. Такими же чахлыми смотрѣли и панели у стѣнъ, и косяки дверей и оконъ. Даже скудная движимость, и та какъ будто умирала отъ чахотки. Не отличайся комнаты такою чистотой, мусоръ, въ который онѣ постепенно обращались, густо покрылъ бы полы. А полы были истерты, какъ старческія лица людей, долго жившихъ въ уединеніи. Спальня, гдѣ помѣщался скупой старикъ, оторванный отъ жизни, оставалась въ томъ же видѣ, какъ была при немъ. Тамъ стояла уродливая деревянная кровать съ четырьмя столбиками, но безъ полога и безъ матраца, съ рамкой изъ желѣзной проволоки, похожей на рѣшетку тюрьмы; на ней лежало старое одѣяло изъ лоскутковъ. Была тамъ еще наглухо запертая старая конторка, отлого убѣгающая кверху, точно злой, тупой и скошенный кверху лобъ. У кровати стоялъ неудобный старинный столъ на кривыхъ ножкахъ; въ немъ былъ ящикъ, въ которомъ нашли завѣщаніе. Вдоль стѣны тянулся рядъ старинныхъ креселъ въ холщевыхъ чехлахъ, подъ которыми болѣе дорогая матерія, сберегаемая ими, мало-по-малу потеряла свой цвѣтъ, не повеселивъ ничьихъ глазъ. Во всѣхъ вещахъ замѣчалось сильное семейное сходство.

— Эту комнату мы такъ и берегли къ пріѣзду сына, Роксмитъ, — сказалъ мистеръ Боффинъ, отпирая въ нее дверь. — Да и все въ домѣ осталось въ томъ видѣ, какъ перешло къ намъ. Если бы сынъ могъ это видѣть, онъ бы насъ похвалилъ. Даже и теперь нѣтъ никакихъ перемѣнъ кромѣ какъ въ нашей комнатѣ, внизу, гдѣ мы сейчасъ сидѣли съ вами… Когда мальчикъ былъ здѣсь въ послѣдній разъ и въ послѣдній разъ въ жизни видѣлъ отца, ихъ свиданіе навѣрно происходило вотъ въ этой комнатѣ.

Оглянувшись кругомъ, секретарь остановилъ глаза на боковой двери въ углу.

— Это ходъ на другую лѣстницу, — пояснилъ мистеръ Боффинъ, отворяя дверь, — она выходитъ на дворъ. Мы можемъ спуститься по ней, если вы хотите осмотрѣть дворъ. Когда сынъ былъ еще мальчикомъ, онъ, бывало, все по этой лѣстницѣ лазилъ къ отцу. Онъ очень боялся отца. Я часто видать, какъ онъ сидѣлъ на этой лѣстницѣ, притаившись, словно мышка, бѣдное дитя! Мы съ мистрисъ Боффинъ всегда, бывало, приласкаемъ его, какъ увидимъ, что онъ сидить тамъ со своей книжкой, не смѣя войти къ старику.

— А бѣдная его сестренка… не могу о ней вспомнить бесъ слезъ! — подхватила мистрисъ Боффинъ. — Вонъ солнечное пятно на стѣнѣ, гдѣ, помню, они разъ мѣрялись другъ съ дружкой. Они тутъ сами написали свои имена карандашикомъ, — своими рученками написали. Имена-то и теперь тутъ, а бѣдныя малютки погибли.