Чарльз Диккенс - Лавка древностей. Часть 2

Дѣвочка присѣла въ часовнѣ. Ей мнилось, что здѣсь, среди этихъ неподвижныхъ фигуръ, вѣетъ особенной тишиной. Она съ какимъ-то страхомъ, но вмѣстѣ и съ наслажденіемъ оглянулась кругомъ — она чувствовала, что здѣсь обрѣтетъ и успокоеніе, и счастіе. Взявъ съ полки библію, она принялась читать, потомъ отложила книгу въ сторону и задумалась о будущей веснѣ, о лѣтѣ; и вотъ въ ея воображеніи представляются картины прелестнаго лѣтняго дня: на дворѣ птички заливаются пѣснями и воздухъ благоухаетъ отъ распустившихся цвѣтовъ; солнце, пробравшись сквозь густую листву деревьевъ, осѣняющихъ окна храма, освѣщаетъ косыми лучами эти спящія фигуры и рисуетъ на полу причудливые узоры; легкій вѣтерокъ прокрадывается въ отворенную дверь и играетъ изорванными въ клочья древними знаменами. Правда, все здѣсь наводить на мысль о смерти. Но что-жъ изъ этого? одни поколѣнія смѣнятъ другія, а здѣсь все будетъ по-старому: каждую весну будетъ по-прежнему раздаваться пѣніе птицъ и шелестъ вѣтерка и солнце будетъ также радостно свѣтить. Легко, должно быть, спать непробуднымъ сномъ среди подобной обстановки!

Она встала и медленными шагами удалилась изъ часовни, поминутно оборачиваясь назадъ. Подойдя къ низенькой двери, ведшей на колокольню, она отворила ее и поднялась по витой лѣстницѣ. Ее окутывалъ непроницаемый мракъ: свѣтъ виднѣлся лишь внизу лѣстницы, да высоко надъ головой блестѣли запыленные колокола. Добравшись до верху, она чуть не вскрикнула отъ восторга: такая чудная свѣтлая картина внезапно представилась ея глазамъ. Далеко по обѣ стороны простарались зеленые поля и лѣса, сливаясь на горизонтѣ съ голубымъ. небомъ. На лугахъ пасся скотъ; кое-гдѣ, словно изъ-подъ зеленой муравы, вился дымокъ; дѣти по-прежнему рѣзвились внизу, — все дышало прелестью и счастьемъ. Точно это былъ переходъ отъ смерти къ жизни. Здѣсь она чувствовала себя ближе къ небу.

Когда она вышла изъ церкви, дѣтей уже не было на могилкахъ. Проходя мимо школы, она услышала дѣтскіе шумливые голоса — учитель уже вступилъ въ свою должность и въ это утро начались занятія. Шумъ все увеличивался и наконецъ мальчуганы высыпали изъ школы и съ веселымъ крикомъ, рѣзвясь, раэбѣжались въ разныя стороны.

— Какъ я рада, что они не минуютъ церковь, подумала Нелли и остановилась на минуту: стала представлять себѣ, какъ ихъ голоса будутъ раздаваться въ храмѣ, постепенно замирая вдали.

Въ этотъ день она еще два раза побывала въ храмѣ, сидѣла на той же скамеечкѣ, читала ту же книгу и думала тѣ же думы. Уже смерклось и ночная тѣнь, спустившись въ церковь, придала ей еще болѣе торжественный видъ, а дѣвочка все сидѣла, точно прикованная къ мѣсту: ей не было страшно въ церкви и, пожалуй, она осталась бы въ ней на всю ночь, если бы ея не хватились дома и не пришли за ней. Она была блѣдна, но казалась совершенно довольной и счастливой. Когда-же, разставаясь передъ сномъ, учитель, по обыкновенію, поцѣловалъ ее въ щеку, ему почудилось, что на его лицо капнула слеза.

Между разнообразными занятіями баккалавра было одно, которое служило ему неизсякаемымъ источникомъ наслажденія: онъ писалъ исторію старой церкви, которой онъ гордился, какъ достопримѣчательностью прихода. Лѣтомъ онъ изучалъ памятники въ самомъ храмѣ, а въ зимніе вечера, сидя у камина, раабиралъ свои замѣтки и прибавлялъ новые легенды и разсказы къ написаннымъ прежде.

Онъ вовсе не принадлежалъ къ числу тѣхъ положительныхъ, непреклонныхъ умовъ, которые находятъ, что истина должна быть безъ всякихъ прикрасъ, что ее слѣдуетъ очищать отъ всѣхъ наносныхъ фантастическихъ покрововъ, въ которые ее облекаетъ время и досужая фантазія — эти прикрасы, скажемъ мы, часто придаютъ ей особенную прелесть и еще больше возбуждаютъ желаніе ее изслѣдовать. Напротивъ, онъ любилъ видѣть эту богиню разукрашенною гирляндами изъ простыхъ дикихъ цвѣтовъ, которые преданіе сплетаетъ для нея и которые часто бываютъ свѣжѣе цвѣтовъ взращенныхъ. Поэтому онъ лишь слегка прикасался къ воздушнымъ памятникамъ и ничто не заставило бы его уничтожить хоть одну легенду, въ которой говорилось о какомъ нибудь хорошемъ, гуманномъ поступкѣ. Такъ, напримѣръ, возникъ споръ объ одномъ старинномъ гробѣ, высѣченномъ изъ грубаго камня. Издавна предполагалось, что въ этомъ гробу покоятся останки нѣкоего барона, который, разоривъ своими набѣгами массу народа въ чужихъ краяхъ, вволю изрубивъ и ограбивъ людей, вернулся домой, гдѣ и умеръ, каясь и сокрушаясь о своихъ грѣхахъ. Въ послѣднее время архѣологи стали оспаривать достовѣрность этой легенды на томъ де основаніи, что сказанный баронъ, — какъ имъ хорошо извѣстно, — умеръ въ сраженіи, съ проклятіемъ на устахъ. Баккалавръ всѣми силами поддерживалъ преданіе, гласившее, будто баронъ раскаялся въ своихъ злодѣяніяхъ и, желая замолить свои грѣхи, творилъ милостыню щедрой рукой. Стало быть, утверждалъ баккалавръ, нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что онъ попалъ въ царствіе небесное. Тѣ же археологи отвергали другое, давно установившееся преданіе, будто въ потайномъ склепѣ похороненъ прахъ одной старушки-дамы, которую, по повелѣнію блаженной памяти королевы Елизаветы, повѣсили, четвертовали и волочили по улицамъ города за то, что она оказала помощь нѣкоему священнику, упавшему отъ голода и жажды, безъ чувствъ у ея порога. Баккалавръ горячо ратовалъ за это преданіе, стараясь убѣдить каждаго въ томъ, что церковь ихъ, дѣйствительно, была удостоена этой чести, что истерзанные члены несчастной женщины были собраны ночью у четырехъ городскихъ вороть, привезены въ ихъ церковь и тамъ погребены. И тутъ онъ обыкновенно прибавлялъ — онъ бывалъ очень возбужденъ, когда ему приходилось говорить объ этихъ истязаніяхъ — что славы заслуживаетъ не жестокая королева Елизавета, а ея ничтожнѣйшая подданная, оказавшаяся такой гуманной и сердечной женщиной. Когда же ученые стали выражать сомнѣніе насчетъ того, что будто бы у дверей храма, подъ простой плитой, былъ похороненъ скряга, лишившій наслѣдства единственнаго ребенка и завѣщавшій все свое имущество церкви для того, чтобы по немъ часто треэвонили въ колокола, — онъ охотно присоединился къ ихъ мнѣнію, вполнѣ соглашаясь, съ ними, что такого покойника у нихъ въ церкви не было. Словомъ, онъ бы желалъ, чтобы каждый памятникъ, каждая надпись говорила лишь о благородныхъ дѣяніяхъ, достойныхъ перейти въ потомство, остальныя же онъ готовъ былъ игнорировать, Пусть, молъ, они будутъ глубоко, глубоко зарыты — хотя бы въ этой-же самой церкви, — лишь бы никогда ужъ не всплывали на свѣтъ Божій.

Вотъ этотъ-то добрѣйшій, но и своеобразнѣйшій человѣкъ руководилъ дѣвочкой на первыхъ порахъ при вступленіи ея въ должность привратницы церкви. Мы уже видѣли, какое глубокое впечатлѣніе произвелъ на нее древній храмъ своимъ великолѣпнымъ безмолвіемъ среди чудной оживленной природы. Онъ представлялся ей олицетвореніемъ старости, окруженной вѣчно возрождающеюся юностью. Послѣ же разсказовъ баккалавра, этотъ храмъ казался ей какимъ-то особеннымъ міромъ, мѣстомъ успокоенія, недоступнымъ для горя, чуждымъ всего грѣховнаго.