Чарльз Диккенс - Наш общий друг. Часть 2

— Бѣги за докторомъ!.. Бѣги за его дочерью, — командуетъ миссъ Аббе.

Съ обоими приказаніями проворно отправляются гонцы.

Гонецъ за докторомъ встрѣчаетъ послѣдняго на полдорогѣ подъ полицейскимъ конвоемъ. Докторъ осматриваетъ мокрый трупъ и говоритъ не слишкомъ обнадеживающимъ тономъ, что не мѣшаетъ сдѣлать попытку вернуть оный къ жизни. Лучшія изъ испытанныхъ средствъ немедленно пускаются въ ходъ, и всѣ присутствующіе помогаютъ доктору отъ всего сердца. Ни одинъ изъ нихъ не питаетъ никакого уваженія къ человѣку, который сталъ теперь трупомъ; для всѣхъ онъ былъ существомъ, котораго избѣгали, которое подозрѣвали, которымъ гнушались. Но искра жизни, еще тлѣющая въ этомъ распростертомъ тѣлѣ, какимъ-то непонятнымъ образомъ отдѣляется отъ самаго человѣка, и въ этой-то искрѣ всѣ они принимаютъ живѣйшее участіе — должно быть потому, что искра эта — жизнь, и что они сами живутъ и сами должны умереть.

Въ отвѣтъ на вопросъ доктора, какъ это случилось и кто тутъ виноватъ, Томъ Тутль даетъ свой вердиктъ: непредвидѣнный случай, и винить въ въ немъ нельзя никого, кромѣ самого пострадавшаго. — Онъ рыскалъ по рѣкѣ въ своемъ ботѣ, что ему было въ привычку (не въ обиду будь сказано покойнику), и подвернулся прямо подъ носъ пароходу, который и раскроилъ его пополамъ, — говоритъ Томъ.

Говоря: «раскроилъ», мистеръ Тутль выражается фигурально, разумѣя лодку, а не утонувшаго, ибо утонувшій лежитъ цѣлехонекъ передъ нимъ.

Капитанъ Джо, толстоносый завсегдатай таверны въ черно-лакированной шляпѣ, принадлежитъ къ числу послѣдователей почтенной старой медицинской школы. Пробравшись въ комнату подъ предлогомъ весьма важной услуги (состоящей въ доставкѣ имъ галстуха утопленника), онъ благосклонно дѣлаетъ доктору мудрое, стариной освященное предложеніе подвѣсить тѣло вверхъ ногами, «на подобіе баранины въ мясной лавкѣ», и затѣмъ, въ видѣ особенно успѣшнаго пріема для возстановленія дыханія, рекомендуетъ покатать его на бочкѣ. Но эти оскребки мудрости предковъ почтеннаго капитана возбуждаютъ такое негодованіе въ груди миссъ Аббе, что она, недолго думая, хватаетъ его за воротъ и молча выталкиваетъ вонъ со сцены безъ малѣйшаго протеста съ-его стороны.

Засимъ на сценѣ остаются только докторъ, Томъ Тутль и еще три завсегдатая таверны — Бобъ Глеморъ, Вильямъ Вильямсъ и Джонатанъ (фамилія послѣдняго, если она у него есть, никому неизвѣстна), — и этихъ пятерыхъ совершенно достаточно. Миссъ Аббе, заглянувъ къ нимъ въ комнату, чтобъ удостовѣриться, не нужно ли чего, уходитъ за прилавокъ и остается тамъ ждать результатовъ вмѣстѣ съ добродушнымъ старикомъ-евреемъ и съ миссъ Дженни Ренъ.

Если ты не отправился на тотъ свѣтъ, Райдергудъ, — любопытно бы знать, куда же ты запропастился? Этотъ комъ земной персти, надъ которымъ мы хлопочемъ теперь съ такою терпѣливой настойчивостью, не подаетъ никакихъ признаковъ твоего присутствія на землѣ. Если ты совсѣмъ ушелъ отъ насъ, Рогъ, это очень серьезно, и едва ли не столь же серьезнымъ актомъ будетъ для насъ твое возвращеніе въ сей міръ. Въ таинственности, въ неразрѣшимости этого вопроса, подразумѣвающаго вопросъ въ томъ, гдѣ ты обрѣтаешься въ этотъ мигъ, есть своего рода торжественность смерти. Вотъ почему всѣ мы, подлѣ тебя находящіеся, боимся смотрѣть, боимся и не смотрѣть на тебя, и вотъ почему тѣ, что остались внизу, чутко прислушиваются и вздрагиваютъ при каждомъ скрипѣ половицы.

«Постойте! Не шевельнулось ли вѣко?» Такъ спрашиваетъ себя докторъ, едва переводя дыханіе и внимательно наблюдая. «Нѣтъ!.. Не дрогнули ли ноздри?… Ну, а теперь, послѣ искусственнаго вдыханія, не чувствуется ли въ его груди слабаго трепетанія подъ моею рукой? — Нѣтъ. Нѣтъ и нѣтъ — опять и опять… Попробуемъ еще… еще разъ… Смотрите! Признакъ жизни! Несомнѣнный признакъ… Искра можетъ угаснуть, но можетъ разгорѣться и вспыхнуть… Смотрите!»…

Четверо суровыхъ людей глядя на это прослезились. Не все ли имъ равно, на томъ свѣтѣ Райдергудъ или на этомъ? Нѣтъ, Райдергудъ не могъ бы вызвать у нихъ слезъ. Но человѣческая душа, борющаяся между двумя мірами, можетъ вызвать слезы.

Вотъ онъ усиливается вернуться въ здѣшній міръ… Вотъ, вотъ, онъ почти уже здѣсь… Опять ушелъ… далеко… Вотъ онъ опять возвращается… старается вернуться изо всѣхъ силъ. И все-таки, какъ всѣ мы, когда мы лишаемся чувствъ или (какъ это бываетъ со всѣми нами ежедневно), когда мы просыпаемся, онъ инстинктивно не желаетъ возврата къ сознанію и хотѣлъ бы продлить сонъ, если бъ это было возможно.

Бобъ Глиббери возвращается съ Плезантъ Райдергудъ. Ея не было дома, когда за ней послали, и ее нескоро нашли. У нея платокъ на головѣ, и снявъ его и сдѣлавъ книксенъ миссъ Аббе, она, вся въ слезахъ, прежде всего закручиваетъ на макушкѣ свои волосы.

— Благодарю васъ, миссъ Аббе, что вы позволили внести его къ вамъ.

— Я вамъ должна сказать, Плезантъ, что я не знала, кого несутъ. Но полагаю, что если бы и знала, это не измѣнило бы дѣла, — отвѣчаетъ миссъ Аббе.

Бѣдная Плезантъ, подкрѣпившись глоткомъ водки, входитъ въ комнату перваго этажа. Она не сумѣла бы выразить свое горе по отцѣ, если бъ ее попросили произнести надъ нимъ надгробное слово, но она всегда питала къ нему больше любви, чѣмъ онъ къ ней. Увидѣвъ его лежащимъ безъ сознанія, она заливается слезами и, всплеснувъ руками, обращается къ доктору:

— О, сэръ! Есть надежда?.. Ахъ, бѣдный, бѣдный отецъ! Неужели онъ умеръ?!

На это докторъ, стоя на одномъ колѣнѣ около тѣла, занятый только имъ и пристально его наблюдавшій, отвѣчаетъ, не оборачиваясь:

— Вотъ что, красавица: если вы не будете вести себя потише, я не могу вамъ позволить оставаться въ этой комнатѣ.

Принявъ къ свѣдѣнію это внушеніе, Плезантъ утираетъ глаза волосами, притянувъ ихъ съ затылка (послѣ чего ей снова пришлось заложить ихъ назадъ), и, отойдя къ сторонкѣ, съ испуганнымъ любопытствомъ слѣдитъ за происходящимъ. И вскорѣ, по свойственной всѣмъ женщинамъ сообразительности, она оказывается пригодною для разныхъ мелкихъ услугъ. Угадывая какимъ-то чутьемъ, какая вещь должна понадобиться доктору въ ближайшій моментъ, она безшумно подготовляетъ и подаетъ ему то то, то другое, и мало-по-малу добивается того, что ей разрѣшаютъ поддерживать голову отца.

Видѣть отца предметомъ участія, найти кого-нибудь, не только готоваго терпѣть его общество въ этомъ мірѣ, но даже настоятельно убѣждающаго, можно сказать — умоляющаго его, вернуться въ этотъ міръ, — было новостью для Плезантъ и возбуждало въ ней чувство, никогда дотолѣ ею не испытанное. Въ ея умѣ бродитъ туманная мысль, что если бы дѣла могли остаться въ такомъ положеніи, это была бы чудная перемѣна. Она предается смутной надеждѣ, что старое зло затонуло въ рѣкѣ и что если отецъ ея благополучно вернется назадъ и снова водворится въ опустѣвшей оболочкѣ, лежащей теперь на постели, онъ станетъ другимъ человѣкомъ. И въ этомъ умиленномъ состояніи духа она цѣлуетъ окаменѣвшія губы и горячо вѣритъ, что безчувственная рука, которую она теперь растираетъ, оживетъ болѣе нѣжной рукой.