Жорж Роденбах - Мертвый Брюгге

Гюг сам зажег свечи на окнах и маленьких столиках, расставленных Барбарою.

Он поднялся с Жанной в первый этаж, в свою комнату. Окна были заперты. Жанна подошла н открыла одно.

— Ах, нет! сказал Гюг.

— Почему?'

Он заметил ей, что она не может так явно показываться у него, пренебрегать всеми. В особенности — в день процессии! Провинция щепетильна. Все назвали бы это скандалом.

Жанна сняла шляпу перед зеркалом; она слегка напудрила свое лицо маленькой пуховкой из небольшой, слоновой кости, коробки, с которой не расставалась.

Затем она подошла к окну, показывая свои бросающиеся в глаза волосы, оттенка меди.

Толпа, наполнявшая улицу, смотрела, интересуясь этой, непохожей на Других, женщиной в кричащем наряде.

Гюг вышел из себя. Довольно было видно и за занавесками. Он быстро подошел, порывисто запер окно.

Тогда Жанна рассердилась, не хотела больше смотреть, легла на кушетку, надутая, злая.

Процессия пела. По доносившимся яснее прежнего псалмам можно было судить, что она близко. Гюг, очень опечаленный, отвернулся от Жанны; он прижал свой горячий лоб к окну, точно ощущая свежесть воды, могущей смыть все его горе.

Проходили первые мальчики из хора, певцы с рыжими волосами, распевая псалмы, держа свечи.

Гюг различал процессию через окно, видел, как лица, участвовавшие в процессии, вырисовывались, точно цветные одежды на религиозных картинах из кружев.

Проходили конгреганистки, держа в руках пьедесталы со статуями и изображением Иисусова Сердца, золотые хоругви, твердые, точно стекла; затем следовала благочестивая группа, цветник белых платьев, архипелаг тюля, где распространялся ладан небольшими голубыми волнами, — как бы собор юных девушек, окружающих пасхального Агнца, белого, как и они, точно сделанного из снега.

Гюг в одну минуту повернулся в сторону Жанны, которая еще по-прежнему дулась, протянувшись на кушетке, охваченная дурными мыслями.

Музыка труб и тромбонов стала еще слышнее, подавляла нежную вибрирующую гирлянду пения сопрано.

Из окна Гюг видел, как проходили рыцари Св. Земли, крестоносцы в золоте и вооружении, принцессы из брюжской истории, все те, имена которых связаны с именем Тьерри Эльзасского, принесшего из Иерусалима каплю Св. Крови. Эти роли исполнялись молодыми людьми и девушками из самой высшей фландрской аристократии, одетыми в старинную ткань и редкие кружева, драгоценности древней фамилии. Можно было бы подумать, что воплотились и ожили каким-то чудом святые воины, жертвователи с картин Ван-Эйка и Мемлинга, увековеченные в музеях!

Гюг почти не смотрел, потрясенный отказом Жанны, бесконечно опечаленный, особенно под влиянием пения псалмов, причинявшего ему боль. Он пробовал успокоить ее. С первого же слова проявилось ее дурное настроение.

Она повернула к нему глаза, рассерженная до такой степени, что, казалось, ее руки были полны предметов, которые должны были еще более оскорбить его.

Гюг замкнулся в самом себе, безмолвный, взволнованный, отдавая свою душу во власть музыки, раздававшейся на улице, чтобы она унесла его далеко от него самого.

Сначала шло духовенство, монахи всех орденов: доминиканцы, редемптористы, францисканцы, кармелиты; затем шли семинаристы в стихарях со складками, разбирая антифоны; вслед за ними шли священники каждого прихода в своих красных одеждах, имея вид детей из хора, викарии, священники-каноники в ризах, в вышитых далматиках, блестящих, как сады драгоценных камней.

Тихо раздался звон кадильниц. Голубой дым распространялся все ближе; все колокола соединились в более звучный мелкий град, ковавший воздух.

Появился епископ с митрой на голове, под балдахином, неся раку — небольшой золотой собор, увенчанный куполом, где среди тысячи камней, драгоценностей, изумрудов, аметистов, эмали, топазов, дорогих жемчугов покоится единственный рубин Святой Крови.

Гюг, охваченный мистическим настроением, под влиянием благочестия всех этих лиц, веры этой огромной толпы, наполнявшей улицы, видневшейся под его окнами, еще дальше, повсюду, до конца города, с молитвой на устах, встал тоже на колени, когда увидел, как при приближении реликвии весь народ упал на колени, точно склонился под могучим порывом псалмов!

Гюг почти забыл о действительности, присутствии Жанны, о сцене, только что снова создавшей между ними охлаждение… Увидев, что он растроган, она стала подсмеиваться.

Он сделал вид, что не замечает этого, подавляя приливы ненависти, которую он начинал в виде мимолетных вспышек чувствовать к этой женщине.

Высокомерная, холодная на вид, она надела свою шляпу, показывая, что хочет уйти.

Гюг не осмеливался прервать этого тяжелого безмолвия, в которое погрузилась теперь его комната после процессии. Улица быстро опустела, уже немая, охваченная грустью, точно после ушедшей радости.

Она спустилась молча; затем, дойдя до нижнего этажа, она точно одумалась или почувствовала любопытство; она посмотрела с порога на комнаты, двери которых оставались открытыми. Она сделала несколько шагов, прошла вперед по этим двум комнатам, смежным между собою, точно отталкиваемая их суровым видом. Комнаты тоже имеют свою физиономию, внешность. Между ними и нами создается неожиданная дружба или антипатия. Жанна почувствовала себя дурно принятой, непригодной, чужой по отношению к этим зеркалам, неподходящей к этой старой мебели, неизменный порядок которой она угрожала нарушить.

Без церемонии она все рассматривала… Она заметила здесь и там портреты, на стенах, на камине, это были пастель и фотографии умершей.

— А! у тебя есть портреты женщин? — и она засмеялась дурным смехом.

Она подошла к камину:

— Вот портрет, похожий на меня… И она взяла в руки портрет.

Гюг, с горечью следивший за нею, видя, как она ходит здесь, вдруг ощутил живое страдание от невольно жестокой шутки, ужасной шалости, нарушавшей святость умершей.

— Оставьте! — крикнул он настойчиво.

Жанна рассмеялась, ничего не понимая.

Гюг подошел, взял у нее из рук портрет, оскорбленный прикосновением ее пальцев к памяти умершей. Он сам прикасался к ним с дрожью, как к святыням культа, точно священник к мощам или к чаше. Его горе стало для него религией. В эту минуту непогаснувшие свечи, горевшие в окнах для процессии, освещали комнаты, как часовни.

Жанна, насмешливо настроенная, наслаждалась гневом Гюга, чувствуя желание еще более мучить его, она перешла из одной комнаты в другую, прикасаясь ко всему, переставляя безделушки, ощупывая ткани. Вдруг она остановилась с тонким хохотом.

Она увидела на пианино драгоценный стеклянный ящик желая продолжить свой вызов, подняла крышку, вынула с удивлением и любопытством длинные волосы, распустила их, растрепала по воздуху.