Жорж Роденбах - Мертвый Брюгге

Однажды в воскресенье, в первый день Пасхи, старая Барбара узнала от своего хозяина, что он не будет дома ни обедать, ни ужинать и что она свободна до вечера. Она очень обрадовалась, так как этот отпуск совпадал с днем большого праздника, и она могла пойти в обитель бегинок, присутствовать при большой обедне и вечерней службе, провести остальное время дня у своей родственницы, сестры Розалии, занимавшей одну из главных келий в церковной ограде.

Пойти в монастырь было для Барбары одною из самых приятных, единственных в своем роде радостей! Ее там все знали. У нее было несколько подруг среди бегинок, и она мечтала, под старость, если соберет немного денег, принять самой монашеское покрывало и окончить там жизнь, как другие — столь счастливые! — которых она видела в головных уборах, закутывавших их лица, словно выточенные из старой слоновой кости.

В это мартовское утро она особенно ликовала, направляясь в сторону своей дорогой обители еще довольно бодрой походкой, в своем большом черном плаще с капюшоном, раскачивавшимся, точно колокол. Вдали колокольный звон, казалось, совпадал с ее походкой, единодушный звон приходских церквей, и среди них, каждую четверть часа, — нежная музыка игры на колоколах, ария, точно исполненная на стеклянных клавишах…

Первые признаки весенней зелени придавали предместью деревенский вид. Барбара, более тридцати лет прожившая в городе, сохранила, как и многие другие, неизменное воспоминание о своей деревне, простую душу, которая приходит в умиление от мелкой травки и листвы.

Хорошее утро! Как она быстро шла среди яркого солнца, радуясь крику птички, аромату молодых почек в этом почти деревенском предместье, где зеленели некоторые местечки на берегу Minnewatег'а — озера Любви, или, еще лучше, воды, где любят! И здесь, перед этим сонным озером, красивыми ненюфарами, точно сердцами первых причастниц, берегами, покрытыми газоном и цветочками, большими деревьями, движущимися мельницами на горизонте, Барбара еще раз поддалась иллюзии путешествия, возвращения через поля к поре своего детства…

Это была благочестивая душа, отличавшаяся тою фламандскою верою, в которой чувствуется немного испанский католицизм, тою верою, в которой угрызения совести и ужас оказываются сильнее доверия и которая заключает в себе скорее страх ада, чем тоску по небу. Эта вера не отказывалась, однако, и от любви к красивой обстановке, понимания цветов, курений, пристрастия к богатым тканям, что свойственно этой расе. Вот почему мрачный дух старой служанки заранее приходил в восторг от торжественности святых служб, когда она переходила через мост в обитель и погружалась в ее мистическую глубину.

Уже здесь царила тишина, как в церкви; доносился только шум от небольших источников, впадавших в озеро, точно это был ропот молящихся уст; стены вокруг и низенькие стены, окаймляющие кельи, были белые, точно скатерть престола. Посредине густая трава росла на лужайке — в духе Ван-Эйка, — где пасся ягненок, точно это был пасхальный агнец.

Улицы, носящие имена святых, поворачивают, спутываются, удлиняются, составляя средневековое местечко, небольшой отдельный городок в городе, еще более, мертвый. Он настолько пуст, безмолвен, отличается столь заразительным молчанием, что люди ходят тихо, говорят шепотом, как будто в комнате, где есть больной.

Если случайно кто-нибудь приближается и производит шум, это кажется ненормальным, даже кощунством. Только некоторые бегинки могут ходить там как следует, легкими шагами, в этой словно заглохшей атмосфере: они не ходят, а скользят, кажутся скорее лебедями, сестрами белых лебедей, плавающих по длинным каналам.

Некоторые запоздавшие монахини поспешно проходили под деревьями площадки, в то время как Барбара направлялась в церковь, откуда доносились звуки органа и пение. Она вошла вместе с бегинками, занявшими места на скамейках с деревянными скульптурными украшениями, вытянувшихся в два ряда возле хора. Все головные уборы сливались; на их белых неподвижных крылышках отражались красные и синие стекла, когда солнце освещало их. Барбара смотрела издали с завистью на коленопреклоненную группу сестер общины, невест Христа и служанок Бога, с надеждою когда-нибудь попасть в их среду…

Она села в одном из боковых притворов церкви, среди нескольких прихожан, стариков, детей, бедных семей, живущих в угасающем Бегинаже. Барбара, не умеющая читать, перебирала четки, молилась вслух, иногда взглядывала в сторону сестры Розалии, своей родственницы, занимавшей второе место после настоятельницы.

Как церковь была красива, ярко озаренная свечами! Барбара во время проскомидии купила небольшую свечу у сестры ризничей, и вскоре ее приношение горело вместе с другими.

Время от времени она следила за своей свечой, которую она узнавала среди других.

Ах! Как она была счастлива! Как нравы священники, говоря, что церковь — это дом Божий! В особенности в Бегинаже, где сестры поют на клиросе нежными голосами, точно ангелы!

Барбара не. уставала слушать фисгармонию и псалмы, которые развертывались в своей ослепительной чистоте, словно красивые ткани.

Между тем, обедня кончилась, огни были погашены.

Бегинки все вместе при колыхании их головных уборов вышли, как если бы это был вылетающий рой пчел, покрывший на одну минуту зеленый сад, или удаляющиеся чайки. Барбара шла следом, хотя и на расстоянии, из скромности и почтительности, за своей родственницей, сестрой Розалией; когда она увидела, что та вошла в свой домик, она поспешила и через минуту тоже проникла туда.

Бегинки живут по нескольку в каждом домике, составляющем маленькую общину. Иногда их трое-четверо; иногда число доходит до пятнадцати или двадцати. Сестра Розалия жила с многочисленными монахинями; все сестры, когда вошла Барбара, только что вернувшись из церкви, болтали, смеялись, задавая друг другу вопросы в большой рабочей комнате. По случаю праздника корзинки с шитьем, подушки с кружевами были убраны по углам.

Некоторые монахини в небольшом садике, расположенном перед домом, рассматривали растения, цветник, окаймленный зеленым кустарником. Другие, иногда очень молоденькие, показывали полученные подарки….. пасхальные яйца с украшением из сахара. Барбара, немного стесняясь, следовала всюду за сестрой Розалией по комнатам, приемной, где сидели посетители, боясь остаться одной, показаться непрошеной гостьей, ожидая с некоторым беспокойством, чтобы ее позвали, как обыкновенно, обедать. А что, если на этот раз пришло слишком много родных и не хватит всем места?