Герберт Уэллс - Грядущие дни

— Но что же нам делать? Как жить в городе? Дэнтон колебался. Он постучал ногой в стену, на которой сидел.

— Есть одна вещь, о которой я не решался говорить, но…

— Ну?

— Можно бы занять денег под твое наследство.

— Правда? — спросила она стремительно.

— Конечно, правда. Какой же ты ребенок… Элизабет встала, и лицо у нее просветлело.

— Отчего ты не сказал мне этого раньше? — упрекнула она. — Столько времени мы просидели здесь!

Дэнтон посмотрел на нее, усмехнулся, и тотчас же улыбка его исчезла,

— Мне было неловко разговаривать о деньгах, — сказал он. — Я думал, ты знаешь сама. И потом жизнь здесь мне представлялась такой прекрасной.

Оба замолчали.

— Три дня были хорошие, — заговорил он снова, — три первые дня.

— Да, — согласилась Элизабет, — три первые дня… — И она взглянула на собак. — Пока не началось все это…

Они поглядели друг другу в лицо. Потом Дэнтон слез со стены и взял Элизабет за руку.

— Каждое поколение, — заговорил он, — живет по-своему. Теперь я это понимаю яснее. Мы родились для жизни в городе. Все другое — не для нас. Эти дни были как сон, а теперь настало пробуждение.

— Прекрасный сон! — вздохнула Элизабет. — Эти первые дни…

Они долго молчали.

— Надо торопиться, — сказал Дэнтон, — не то пастухи нас застанут. Мы захватим свои запасы и поедим в дороге.

Дэнтон поглядел на дорогу, и, далеко обходя убитых собак, они перешли через двор и вошли в дом. Забрав свою сумку с едой, они спустились назад по залитым кровью ступеням. Перед выходом Элизабет остановилась.

— Минутку, — сказала она. — Я только посмотрю… постой, надо еще попрощаться.

Она пришла в комнату, где между камней рос голубой цветок. Наклонилась и погладила лепестки.

— Сорвать его? — сказала она, — Нет, не могу… — И, отдаваясь какому-то порыву, она наклонилась еще ниже и поцеловала голубые лепестки.

Потом они молча прошли через двор, вышли на дорогу и с решительными лицами направились обратно к далекому городу, к тому сложному и шумному машинному городу новой эпохи, который поглотил деревню и все человечество.

Среди величайших изобретений, изменивших историю мира, видное, если не главное, место занимают те усовершенствования в области транспорта, которые начались железными дорогами и через столетие с лишком окончились мотором большой скорости и патентованной новейшей мостовой. Это изменение способов передвижения вместе с ростом акционерных компаний ограниченной ответственности и вместе с заменой сельских рабочих новыми усовершенствованными машинами и искусными механиками привели человечество к тому, что оно сосредоточилось в небывало разросшихся городах, а также произвели революцию во всей человеческой жизни; неизбежность такого результата теперь была до того очевидной, что можно было только удивляться как это никто не предвидел всего этого заранее. И вот все-таки никто не настаивал, чтобы были своевременно приняты какие-нибудь меры для предотвращения несчастий, связанных с такой революцией. Сама идея того, что моральные запреты и разрешения, уступки и преимущества, понятие красоты и удобства, ответственности и приличия, словом, все то, что давало богатство и счастье прежним земледельческим государствам, окажется совсем непригодным в стремительном потоке новейших возможностей и новейших стимулов — такая идея была совершенно чужда сознанию людей XIX века. То, что гражданин, в обыденной жизни порядочный и честный, может в качестве акционера проявить убийственную жадность; что коммерческие приемы и методы, допустимые в старинном поместье, разрастутся до пределов смертоносных и губительных; что прежняя филантропия сделается новейшим пауперизмом; что прежняя служба обратится в форменную потогонную систему; что вообще пересмотр и расширение прав и обязанностей человека настоятельно необходимы, — все эти вещи были совершенно недоступны сознанию людей XIX века, — сознанию, которое росло под влиянием устарелой системы воспитания и во всех своих умственных навыках постоянно обращалось назад и хваталось за букву закона. Было известно, что скопление людей в городах порождает неслыханную опасность заразы, и поэтому энергично стремились к оздоровлению города; но то, что зараза лихоимства и азарта, жестокости и роскоши привьется в человечестве и вызовет ужасные последствия — этого не могли уразуметь умы XIX века. И вот, таким образом, рост городов, кишащих человеческим несчастьем, рост, который знаменует собой начало XXI века, вылился в неорганический процесс, совершенно не управляемый творческой волей человека.

Новое общество делилось на три основных класса. На самой вершине стоял спящий Собственник, случайно, помимо своей воли ставший владельцем полумира, всесильный и безвольный, последнее воплощение Гамлета на земле. Внизу копошилась огромная масса рабочих, подвластная гигантским компаниям, объединившим производство. Промежуточное место занимал средний класс, численность которого медленно убывала. Тут были чиновники всякого рода, надсмотрщики, заведующие, врачи, ученые, адвокаты, артисты; также мелкие акционеры и рантье. Они жили с комфортом, но обеспеченного положения не имели и зависели от немногих промышленных магнатов.

К этому среднему классу и принадлежали Дэнтон и Элизабет. После неудачной попытки жить в полях они снова вернулись в Лондон. У Дэнтона не было средств, и потому Элизабет сделала заем в расчете на бумаги, которые хранились у Мориса в ожидании ее совершеннолетия.

Ей пришлось заплатить высокие проценты, ибо ручательство в уплате было не очень надежное; к тому же арифметика влюбленных отличается неясностью и оптимизмом. Для них настали светлые безоблачные дни. Они решили отказаться от поездки в дальний Город Веселья и не тратить время в воздушных путешествиях из одной части света в другую; несмотря на все разочарования, они еще были верны своим старомодным вкусам. И потому они наняли квартиру и стали украшать ее мебелью старинных эпох. На сорок втором этаже Седьмой улицы отыскали лавку, где можно было покупать настоящие печатные книги XIX века. Им доставляло удовольствие заменять новейший фонограф старинным чтением.

Когда, с течением времени, на свет появилась маленькая девочка, Элизабет, вопреки обычаю, не отослала ее в ясли, а оставила при себе. Конечно, из-за этой прихоти их квартирная плата была повышена, но на это не стоило обращать никакого внимания — только пришлось сделать новый заем побольше прежнего.

В свое время Элизабет достигла совершеннолетия, и Дэнтон имел с ее отцом деловой разговор не очень приятного свойства. Затем последовал другой разговор — с ростовщиком, еще более неприятный. Дэнтон вышел оттуда бледный и отправился домой. Тут Элизабет с увлечением стала ему описывать, как их удивительная малютка научилась складывать губки и выговаривать «гу!», но он не слушал. В самом разгаре рассказа он прервал Элизабет восклицанием: