Кальман Миксат - Зонт Святого Петра

И он торопливо зашагал мимо выкрашенных в синий цвет ворот дома Шрамека, возле которых нарядные зелевникские бабенки торговали длинными связками лесных орехов, сложенными в большие грудки венками лука и где все еще деньгам предпочитали товарообмен. А Мориц изумленно глядел вслед адвокату до тех пор, пока мог его видеть. «Тысячу форинтов дал бы!» — повторил он про себя и, покачивая головой, поплелся за купленной у лештского скорняка коровенкой.

Из открытого окна корчмы, находившейся немного наискось от дома Шрамека, доносился веселый ярмарочный гул. То есть, простите, не корчмы, а ресторана — так ее обычно называли бабасекцы, и по праву, потому что над входом в нее висел не какой-нибудь простенький пучок можжевельника, по обычаю деревенских трактиров, а гораздо более аристократичный букет из стружек. Далеко разносилось пиликанье пельшёцких цыган-саманщиков. Любопытные словацкие бабенки с волосами, уложенными «лягушкой», в хорошеньких чепцах с кружевными квадратиками, кокетливо свисающими над ушами, стройные девицы, с алыми лентами в белесых, словно кудель, косах заглядывали в окна, а при звуках особенно задорных песен пускались в пляс прямо на улице.

Но любопытство сильнее песни. Игривые пляски вдруг прекратились: сопровождаемый великим множеством народа, к корчме приближался с большим барабаном на шее Янош Фиала — городской гайдук. Остановившись, он во всю мочь принялся барабанить.

Ну, что там могло случиться примечательного? Быть может, нежные гуси госпожи Мравучан пропали с выгона?

Самые нетерпеливые набросились на Фиалу, стали допытываться, что приключилось, — но разве он выпустит изо рта свою запекачку [13] Запекачка — глиняная трубка, которую словаки набивают табаком, зарывают в горящие угли, оставляют там не некоторое время и лишь затем начинают обкуривать. (Прим. автора.) даже за все сокровища мира? Да он и вообще-то мужчина самолюбивый и ни за что не сообщит частным порядком официальные вести.

Итак, сначала он отбарабанил положенное на своем барабане и лишь потом, размахивая барабанными палочками, стал выкрикивать богатырским голосом:

— Доводится до сведения, кого это касается, что на дороге между кирпичной печью и церковью утеряны золотые серьги с драгоценным зеленым камнем. Нашедшему, который принесет их в ратушу, будет выдано соответствующее вознаграждение.

При звуках барабанного боя Дюри остановился на минутку, выслушал сообщение и посмеялся над тем, о чем горячо принялись толковать девицы и молодухи:

— Ну, уж я-то не отдала бы, коли нашла, — сказала одна.

— Я бы сделала из них золотую булавку для волос, — произнесла другая.

— Подмигни мне, господи! — взмолилась, подняв глаза к небу, третья.

— Да не на небо ты гляди, простофиля! Коли хочешь найти, в землю смотреть надо, — посоветовала четвертая.

И вот тебе на! Рассудила судьба по-своему: тот нашел серьги, кто вовсе этого и не желал. А был это Дюри Вибра. Не успел он сделать несколько шагов, как вдруг рассмеялся, заметив в пыли под ногами крошечный зеленый глазок, не больше горошины.

Он нагнулся, поднял — так и есть! — те самые золотые сережки со смарагдами, о которых объявил глашатай. Вот досада. Спешит же человек… Будто другой не мог найти, ведь на улице сотни людей болтаются! Но, что поделаешь, зеленый глазок смотрел на него так приветливо, — не бросать же обратно в пыль, чтобы какие-нибудь топающие следом бочкоры случайно его растоптали! А интересно, кто носит это изящное украшение? Эх, куда ни шло, раз уж он нашел сережки, отнесет их в ратушу — от десятка-другого шагов ноги не отвалятся.

Он повернул в древние ворота ратуши, где со сводов солидно свисали кожаные ведра и грустили, затолкнутые в угол, ветхие деревянные колодки (Sic transit gloria mundi! [14] Так проходит слава земная! (лат.) ), поднялся по ступенькам и открыл дверь в зал совещаний, где за длинным зеленым столом заседал сенат, обсуждая серьезное и неотложное дело.

Предметом обсуждения был действительно неприятный случай. Лесник из Лисковины, являющейся собственностью города, прибежал, задыхаясь, с донесением: на дереве повесился неизвестный в господской одежде — как, мол, быть теперь с трупом? Над этим-то и ломали сейчас головы господа сенаторы, и по нахмуренным лбам было видно, что идет в них большая душевная борьба.

Сенатор Конопка разъяснил, что порядок таков: повешенного следует перенести в кладбищенскую будку и одновременно оповестить исправника, его благородие господина Михая Гери, чтобы он вместе с уездным врачом, который произведет вскрытие, явился на место происшествия.

Гальба потряс головой. Гальба всегда был дипломатом, и теперь он хотел схитрить: правильней всего, сказал он, ничего не говорить, ничего не писать, а оттащить тайком труп на две сотни шагов в березняк Квака, который уже относится к травникским владениям. Пусть с ним травниковчане возятся!

Мравучан колебался, хмыкал, ерзал, почесывал голову и, наконец, принялся ворчать на ужасную духоту, на то, что от подагры у него ломит руки и что у сенаторского стола качается одна ножка — ну-ка, скорее подсуньте под нее какое-нибудь старое комитатское постановление! Он ожидал, что за это время большинство примет решение. А большинство было на стороне Гальбы. Но и партия Гальбы раскололась на две части. Наиболее рьяные гальбаисты желали перебросить труп контрабандой через границу к травниковчанам. Более умеренные по предложению Андраша Кожегуба, в отличие от мамелюков * Гальбы, удовольствовались бы и тем, чтобы закопать беднягу в сырую землю прямо на месте, под деревом, где он повесился, — они хотели избежать переноски трупа через весь городок на кладбище, что непременно последует, если исправника известят о происшествии. Ведь, на взгляд бабасекцев, эта операция сопряжена с огромными убытками: после нее, как известно, надо опасаться градобития.

— Чепуха, предрассудки! — вскочил Конопка.

— Ваша правда, господин Конопка! Но что поделаешь, раз уж народ верит в это, — настаивал сенатор Файка, сторонник Кожегуба.

Конопка гневно ударил по столу жирной рукой в кольцах-печатках; воцарилась тишина, словно в церкви.

— Печально, что так говорит сенатор. Уверяю вас, милостивые государи, из-за этого несчастного покойника господь бог не пошлет на нас грозовые тучи. Из-за одного человека, отдавшего душу черту, не станет он наказывать тысячи верующих, тем более, что самого-то виновного кара не настигнет. Какой же это был бы бог!

Мравучан облегченно вздохнул, выслушав красноречивые доводы, которые, по-видимому, потрясли весь магистрат. Тотчас же воспользовавшись удачным моментом, он, как когда-то крохотный королек, вознесенный на орлиных крыльях, попробовал взлететь выше самого орла.