Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник

— Сударь, — воскликнул незнакомец, затрепетав, — боюсь, что я показался вам дерзок, но я не мог сладить со своим любопытством.

— Сударь, — вскричал я, схватив его за руку, — вы ничуть не показались мне дерзким; напротив, я хочу просить вас принять мою дружбу — уважение мое вы уже завоевали.

— С благодарностью принимаю! — воскликнул он, пожимая мою руку. — О славный столп неколебимой веры! Неужто воочию зрю я?..

Тут я был вынужден прервать его: ибо хотя авторское мое тщеславие способно было переварить любую, казалось бы, порцию лести, на сей раз скромность моя возмутилась. Как бы то ни было, между нами возникла дружба, такая пламенная и внезапная, какой не встретишь и в романе. Мы принялись беседовать о самых разнообразных материях; поначалу мне показалось, что он не столько учен, сколько благочестив, и что, быть может, отметает всякую доктрину как ненужный сор. Впрочем, это нимало не уронило его в моих глазах, так как я и сам в глубине души начал склоняться к такому мнению. Как бы невзначай, я заметил, что люди нынче стали проявлять прискорбное равнодушие к вере и слишком стали полагаться на собственные умозаключения.

— В том-то и беда, сударь, — отвечал он с живостью, словно всю свою ученость приберегал до этой минуты, — в том-то и беда, сударь, что мир одряхлел, а между тем космогония, или, иначе говоря, сотворение мира, вот уже много веков ставит философов в тупик. Какие только предположения не высказывали они о сотворении мира! Санхониатон, Манефо, Берозус и Оцеллий Лукан {160} 160 Стр. 435. Санхониатон, Манефо, Берозус и Оцеллий Лукан … — Санхониатои (иначе Санхуниатон) — предполагаемый автор истории Финикии и Египта, опубликованной греческим грамматиком Фило во II в. н. э. До нас дошли лишь отдельные отрывки из этого произведения. Манефо (III в. до н. э.) — египетский верховный жрец. Ему приписываются философские, богословские и исторические сочинения, сохранившиеся ныне лишь в отрывках. Берозус (III в. до н. э.) — вавилонский жрец, составивший на греческом языке свод вавилоно-халдейских сказаний. Из него сохранилось лишь несколько отрывков, цитированных греческими и римскими историками. Оцеллий Лукан — философ-пифагореец (V в. до н. э.). Из всех его сочинений сохранился полностью лишь трактат «О природе Целого». Приведенные слова являются цитатой из этого произведения (гл. I, § 3). — все их попытки оказались напрасными. Последнему принадлежит изречение: «Анархон ара кай ателутайон то пан », или, иначе говоря, — «Все в мире пребывает без начала и конца». Да и Манефо, сам Манефо, который жил примерно во времена Навуходоносора {161} 161 Навуходоносор — речь идет о Навуходоносоре II, вавилонском царе (604–561 гг. до н. э.), упоминаемом в Библии. (замечу, что Осор — слово сирийского происхождения и обычно присовокуплялось к именам царей той страны, как-то: Теглет Пал-Осор, Навон-Осор) — так вот, даже он высказал предположение не менее нелепое, чем предыдущее: «Ибо, как говорится, эк то библион кубернетес », — что означает: «Книги ничему не научат мир»; тогда он сделал попытку исследовать… Но извините, сударь, я, кажется, несколько отвлекся.

Последнее замечание было справедливо, и я никак не мог взять в толк, какое отношение к сотворению мира имело то, о чем говорил я; впрочем, я убедился, что имею дело с человеком ученейшим, и уважение мое к нему возросло еще больше. Поэтому я решил попытать его на свой оселок. Но собеседник мой был чересчур кроток и тих, чтобы вступать со мной в единоборство. На всякое мое высказывание, которое могло быть истолковано как вызов на спор, он лишь качал головой и молча улыбался, как бы давая тем понять, что при желании мог бы мне возразить. Таким образом с древней философии разговор наш неприметно перешел к предметам более злободневным, и мы поведали друг другу, что привело каждого сюда, на ярмарку.

Мне, как я ему сообщил, необходимо было продать лошадь, он же, оказалось, затем только сюда и явился, чтобы купить лошадь для джентльмена, арендовавшего одну из его усадеб. Я тут же показал свой товар, и мы ударили по рукам. Оставалось лишь рассчитаться, и он вытащил билет в тридцать фунтов и попросил меня его разменять. Таких денег у меня, конечно, при себе не оказалось, и тогда он позвал слугу; тот не замедлил явиться, и я был поражен изяществом его ливреи.

— Послушай-ка, Авраам, — сказал его господин, — возьми этот билет и разменяй его на золото; обратись к соседу Джексону или к кому хочешь.

В ожидании слуги мой собеседник принялся горько сетовать на то, что серебро почти исчезло из обращения, а, я, в свою очередь, пожаловался, что и золота почти не стало, так что к тому времени, как Авраам вернулся, мы оба пришли к заключению, что нынче вообще с деньгами стало туго, как никогда. Авраам же сказал, что обошел всю ярмарку и нигде не мог разменять билет, хоть и предлагал полкроны за размен. Мы были весьма этим огорчены; после некоторого размышления, впрочем, он спросил меня, не знаком ли я с неким Соломоном Флембро, проживающим в наших краях; когда же я ответил, что он мой ближайший сосед, старец сказал:

— В таком случае мы с вами поладим. Я дам вам чек на предъявителя, а уж у Флембро деньжонки водятся, будьте покойны — на пять миль кругом такого богача не сыщешь! Мы с добрым Соломоном, слава богу, не первый год знакомы. Как сейчас помню, в «три прыжка» обычно я его обскакивал, зато на одной ножке он скакал дальше меня.

Чек на имя моего соседа был для меня все равно, что деньги, ибо я не сомневался, что тот в состоянии будет его оплатить; после того, как чек был подписан и вручен мне, мы расстались, весьма довольные друг другом, и мистер Дженкинсон (так звали почтенного джентльмена) со своим слугой Авраамом и моим старым мерином Блекберри потрусили с ярмарки.

Спустя некоторое время я одумался и понял, что поступил опрометчиво, согласившись взять чек взамен денег у незнакомого мне человека; я благоразумно решил догнать покупателя и забрать у него свою лошадь. Но их и след простыл! Тогда я тотчас отправился домой, решив, не теряя времени, получить со своего приятеля деньги. Честный мой сосед сидел возле своего домика и курил трубку. Когда я сообщил ему, что хотел бы получить с него деньги по чеку, он взял чек и дважды перечитал его.

— Неужели вы не разберете подписи? — спросил я. — Эфраим Дженкинсон, видите?

— Да, — отвечал он, — подпись достаточно отчетлива, и я прекрасно знаю джентльмена, которому она принадлежит, — это величайший негодяй, какого только земля носит. Это тот самый мошенник, что всучил нам с Мозесом зеленые очки. Почтенной наружности человек с седыми волосами и еще у него карманы без клапанов, верно? И такой ученый разговор, все с древнегреческими речениями, о космогонии да о сотворении мира?