Тобайас Смоллет - Путешествие Хамфри Клинкера. Векфильдский священник

— Да, но времена изменились! — воскликнул сквайр. — Нынче владельцы поместьев живут по-другому. Один стол обходится мне каждые три месяца в добрую тысячу фунтов, хотя я сам развожу скот и получаю напитки и все прочее из первых рук. Правда, во славу Старой Англии у меня дом открыт для всех, кто пожелает явиться!

— В таком разе, — сказал я, — надо только удивляться, что вы так мало на стол тратите. Но от каждого джентльмена нельзя требовать, чтобы он для удобства путешественников держал караван-сарай. Впрочем, ежели бы все жили так же, как вы, за вашим столом не было бы столько гостей. Стало быть, и гостеприимство ваше не сияло бы так во славу Вест-Ридинга!

Молодой сквайр, которого задели эти иронические слова, воскликнул:

— О che burla! [41] Да это насмешка! (итал.).

Мать его взирала на меня молча, и вид у нее был надменный, а отец наполнил стакан до краев октябрьским пивом и провозгласил:

— Ваше здоровье, почтенный кузен Брамбл! Мне всегда говорили, что в Валлийских горах ветер слишком резкий.

Граф де Мельвиль мне весьма понравился; он умен, покладист, учтив, а графиня его — женщина прелюбезная. После обеда простились они с хозяевами, и молодой джентльмен поехал верхом провожать их через парк, в то время как слуга графа отправился за другими слугами, оставленными в придорожном трактире. Как только гости повернулись к нам спиной, демон сплетен и пересудов овладел нашей йоркширской леди и моей сестрицей Табитой. Первая сказала, что графиня хоть и неплохая женщина, но решительно ничего не понимает в хорошем воспитании и потому так неуклюжа. На это сквайр заметил, что ему нет никакого дела до воспитания, кроме воспитания жеребят, но что эта баба была бы красива, будь она пожирнее.

— Красива! — воскликнула Табби. — У нее только и есть что пара черных глаз, да и то без всякого выражения! А в лице нет ни одной правильной черты!

— Не знаю, что вы называете в Уэльсе правильными чертами, — сказал на это сквайр, — но в Йоркшире она пришлась бы по вкусу.

Затем он повернулся к Лидди и добавил:

— Ну, а вы что скажете, Румяное Яблочко? Каково ваше мнение о графине?

— Мне кажется, она — ангел! — с чувством воскликнула Лидди.

Табби выбранила ее за большую вольность, с которой она осмелилась говорить в обществе, а хозяйка дома презрительно заметила, что, должно быть, девица воспитывалась в каком-нибудь деревенском пансионе.

Нашу беседу прервало появление молодого сквайра, который прискакал во двор, бледный, как мертвец, и крикнул, что на карету напала шайка разбойников.

Мы с племянником бросились в конюшню, где стояла оседланной его лошадь, а также лошадь его слуги с пистолетами в седельных сумках. В один миг мы были на конях и приказали Клинкеру и Даттону следовать за нами; но, невзирая на поспешность нашу, мы прибыли к месту действия уже тогда, когда все кончилось, а граф с графиней находились в безопасности в доме Грива, который показал себя с наилучшей стороны. На повороте дороги к той деревне, где оставались слуги графа, внезапно появились верхом два разбойника с пистолетами в руках. Один из них наставил пистолет на кучера, а другой потребовал у графа денег, меж тем как молодой сквайр пустился улепетывать во всю прыть и без оглядки. Граф потребовал, чтобы разбойник отвел пистолет, ибо графиня ужасно испугалась, а затем без малейшего сопротивления отдал кошелек. Но негодяю было мало богатой добычи, и он попытался снять с графини серьги и ожерелье, а графиня начала кричать от испуга. Муж ее, взбешенный насилием, вырвал пистолет из рук разбойника и, наставив на него, спустил курок; но разбойник, зная, что пистолет не заряжен, вынул из-за пазухи другой пистолет и, по всей вероятности, уложил бы графа на месте, ежели бы чудесное вмешательство не спасло ему жизнь.

На счастье, там проходил аптекарь Грив. Он подбежал к карете и ударом палки, которая была единственным его оружием, поверг разбойника наземь, выхватил у него пистолет и бросился на другого негодяя; тот выстрелил наобум и, не оказав сопротивления, умчался куда глаза глядят. Граф вместе с кучером схватили оставшегося разбойника, связали его ноги под брюхом его лошади, и Грив повел ее в деревню, куда двинулась также и карета. С большим трудом успокоили графиню, готовую лишиться чувств, после чего ее доставили в дом к аптекарю, который стал приготовлять ей лекарство в своей лавке, в то время как жена его с дочерью хлопотали около нее в другой комнате.

Я застал графа в кухне; он разговаривал с приходским священником, и ему не терпелось поскорей увидеть своего избавителя, которого он еще не успел поблагодарить за великую услугу, оказанную ему и его супруге.

В это время через кухню прошла дочь аптекаря со стаканом воды в руке. Граф де Мельвиль невольно обратил внимание на ее очень миловидное личико.

— Да, — сказал священник, — это самая примерная и красивая девушка у меня в приходе, и, если бы мог я оставить моему сыну десять тысяч фунтов дохода, я дозволил бы ему положить их к ее стопам. Когда бы мистер Грив столь же заботливо копил деньги, сколь ревностно исполняет свои обязанности истинного христианина, Фай не оставалась бы так долго у него на руках.

— А какое имя дали ей при крещении? — спросил я.

— Шестнадцать лет назад, — отвечал священник, — я окрестил ее Серафиной Мельвилией.

— Как? Как вы сказали? — с жаром воскликнул граф. — Вы назвали ее Серафиной Мельвилией?

— Вот, вот… — ответил священник. — Мистер Грив объяснил тогда мне, что он дал ей имена двух знатных особ в чужих краях, а сим особам он обязан больше чем жизнью.

Граф не произнес больше ни звука, но бросился в гостиную комнату и закричал:

— Дорогая моя! Это ваша крестница!

Тогда миссис Грив схватила руку графини и воскликнула с великим жаром;

— О мадам! О сэр! Я… я — ваша бедная Элинор! А то моя Серафина Мельвилия. Дочка, это — граф и графиня де Мельвиль… благородные, великодушные благодетели твоих родителей, когда-то столь несчастных!

Графиня, встав со стула, обняла милую Серафину и ласково прижала ее к груди, а мать, проливая слезы, обняла ее. Это трогательное зрелище завершилось появлением самого Грива, который упал на колени перед графом.

— Вы видите, — сказал он, — раскаявшегося грешника, который в конце концов может взирать без страха на своего благодетеля.

— Фердинанд! — воскликнул граф, поднимая его и заключая в объятия. — Друг детства моего и юности! Так это вам я обязан спасением моей жизни?!

— Бог услышал мою молитву и дал мне случай быть достойным ваших благодеяний и покровительства.

И он поцеловал руку графини, между тем как граф де Мельвиль расцеловал его жену и прелестную дочку; и все мы были весьма растроганы этой чувствительной встречей.