Чарльз Диккенс - Посмертные записки Пикквикского клуба

— Однако ж, все это покамест голословное показание, — сказал мистер Нупкинс после продолжительной паузы. — Мистер Фиц-Маршал человек политический, смею сказать, и у него множество врагов: чем вы можете подтвердить и доказать истину таких ужасных обвинений?

— Поставьте меня с ним на очную ставку, и больше я ничего не требую, — сказал мистер Пикквик, — сведите с ним меня и моих друзей: вы увидите, что больше не нужно будет никаких доказательств.

— Это, кажется, легко устроить, — сказал мистер Нупкинс, — он придет сюда вечером, и тогда все это можно будет обделать без огласки… вы понимаете, что я принимаю в уважение ветреность и, конечно, раскаяние молодого человека. Впрочем, не мешает наперед посоветоваться с моей женой: ум хорош, два лучше. Во всяком случае, мистер Пикквик, мы должны сперва покончить ваше дело, чтобы, понимаете, не было никаких задержек. Не угодно ли вам пожаловать в эту комнату?

И они опять вошли в судейскую.

— Груммер, — сказал судья страшнейшим голосом.

— Чего изволите, сэр? — отвечал Груммер, улыбаясь весьма некстати.

— Чему ж вы смеетесь, сэр? — строго сказал судья. — Смотрите! Вы забываете свои обязанности, сэр, и ведете себя, как бессмысленный мальчишка. Точно ли справедливы все те показания, которые вы дали, сэр? Берегитесь, Груммер!

— Сэр, — пробормотал несчастный Груммер, — я… я…

— Что? Вы путаетесь, сэр? Мистер Джинкс, — замечаете вы, как он путается?

— Замечаю, сэр.

— Повторите свое показание, Груммер; только предваряю вас, держите ухо востро. Мистер Джинкс, потрудитесь записывать его слова.

Несчастный Груммер, окончательно сбитый с толку инквизиторским взглядом судьи и насмешливой улыбкой Джинкса, запутался минуты в две или три в таком лабиринте противоречий, что мистер Нупкинс объявил ему наотрез и раз и навсегда, что он не верит ему ни в одном слове. Таким образом штраф был отменен, и поручительство за пикквикистов оказалось совершенно неуместным. Мистер Груммер, как и следует, получил строжайший выговор, и пикквикисты, все до одного, признаны невинными в самом высшем юридическом смысле. Разительный пример непостоянства человеческого счастья.

Миссис Нупкинс была величественная дама в голубом газовом тюрбане и светло-сером парике. Мисс Нупкинс получила в наследство от своей маменьки всю ее гордость, за исключением тюрбана, и все ее капризы, кроме парика. Когда между матушкой и дочкой возникали жаркие споры относительно разных неудобств домашней жизни, вся тяжесть их размолвки обыкновенно падала на плечи господина мэра. На этом основании, когда мистер Нупкинс отыскал свою супругу и сообщил ей интересные подробности, представленные президентом Пикквикского клуба, миссис Нупкинс вдруг припомнила, что она всегда ожидала какого-нибудь пассажа в этом роде, что она никогда не сомневалась в злонамеренности Фиц-Маршала, что ее никто не хотел слушать, что она не понимает, чем ее считает мистер Нупкинс, и так далее, до бесконечности, все в одном и том же роде.

— Подумать только, что из меня сделали такую дуру! — возопила прелестная мисс Нупкинс, выжимая по слезинке из каждого глаза.

— Ты можешь благодарить за это своего папеньку, моя милая, — сказала миссис Нупкинс. — Сколько раз я просила, уговаривала, умоляла этого человека расспросить о фамильных связях капитана Фиц-Маршала! Сколько раз я заставляла его принять какие-нибудь решительные меры! О, боже мой, да ведь этому никто и не поверит — никто!

— Однако ж, послушай, моя милая, — начал мистер Нупкинс.

— Не говори мне ничего, — сказала миссис Нупкипс.

— Но ведь ты сама, душечка, признавалась открыто, что готова с ума сойти от любезностей капитана Фиц-Маршала. Ты беспрестанно приглашала его к себе, мой друг, и пользовалась всяким случаем, чтобы выставить на вид капитана Фиц-Маршала.

— Слышишь, Генриетта? — сказала миссис Нупкинс, обращаясь к своей дочке с видом оскорбленной добродетели. — Чему тут удивляться? Ему не в первый раз сваливать с больной головы на здоровую. Я всегда это говорила.

И миссис Нупкинс зарыдала горько и громко.

— Ах, папенька! — возгласила мисс Нупкинс. И слезы дочери смешались с рыданиями матери.

— Мало ему, что теперь, по его милости, мы делаемся посмешищем всего света! — восклицала миссис Нупкинс. — Он меня же обвиняет, бессовестный!

— Как нам теперь показываться в обществах? — сказала мисс Нупкинс.

— Какими глазами будем мы смотреть на Поркенгемов? — сказала миссис Нупкинс.

— И на Григгсов, — добавила мисс Нупкинс.

— И на Сломминтаукенсов, — дополнила миссис Нупкинс. — Что ж в этом толку, мой ангел? Отец твой знать ничего не хочет: для него хоть трава не расти.

Обе дамы зарыдали опять громко, сильно, дружно.

Слезы миссис Нупкинс изливались обильным и быстрым потоком и, по-видимому, совсем затопили ее мыслительные способности. Мало-помалу, однако ж, несчастная леди пришла в себя и, получив способность размышлять, представила на рассмотрение своему супругу проект относительно приглашения на обед мистера Пикквика с его друзьями: они останутся до вечера и, следовательно, столкнутся с капитаном Фиц-Маршалом. После продолжительных совещаний, на семейном совете состоялось решение такого рода: убедившись в справедливости показаний мистера Пикквика, прогнать немедленно капитана со двора, стараясь, однако ж, не делать никакого шума, и потом известить Поркенгемов, что мистер Фиц-Маршал, пользуясь огромным влиянием при дворе своей аристократической родни, получил место генерал-губернатора на Сьерре-Леоне, на мысе Доброй Надежды или на каком-нибудь из тех спасительных для здоровья островов, откуда европейцы, очарованные, конечно, туземным климатом, почти никогда не возвращаются назад в свою отчизну.

Сильно возрадовалось сердце почтенного мэра, когда, наконец, его дочь и супруга осушили свои слезы: он не противоречил ни в чем и безмолвно согласился на все пункты. Мистер Пикквик и его друзья, изгладив все следы своего странного приключения, оставшиеся на их лицах и костюме, были представлены дамам и получили приглашение обедать. Мистер Самуэль Уэллер, удостоившийся весьма лестных отзывов проницательного судьи, был поручен радушной заботливости мистера Моззеля, который и отправился с ним в нижние апартаменты.

— Как ваше здоровье, сэр? — сказал мистер Моззель, провожая мистера Уэллера на кухню.

— Здравствую, как видите, покорно вас благодарю, — отвечал Самуэль, — никаких особых перемен не произошло во мне с тех пор, как я имел честь видеть вас за стулом вашего командира.

— Прошу извинить, сэр, что я в ту пору не обратил на вас внимания, — сказал мистер Моззель, — мы еще не были отрекомендованы друг другу. Господин мой, кажется, вас очень полюбил, мистер Уэллер.