Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

Все, все тогда было по-иному. По «Кашшайскому календарю», который восемь грошей стоил, вполне можно было знакомиться со всей отечественной литературой — если, конечно, находился такой чудак, что, потратившись на календарь, еще и читать его принимался.

Комитат в то время большей властью обладал, чем вся страна в целом. Два облезлых льва на фасаде комитатского управления с таким достоинством взирали на эту коварную Европу, будто размышляли, сколько частей света стоит на завтрак слопать.

Все тут возвещало о величии и могуществе комитата — от вышитых букв «NV» [58] Начальные буквы слов «Nemes varmegye» — «Благородный комитат» (венг. ). на сумках гайдуков до возвышавшегося в самом центре комитатской столицы дворца, с кровли которого отчаянно каркали целые полчища ворон, словно оповещая о том, что самым красивым, самым высоким зданием повсюду является тюрьма и именно в ней больше всего жильцов.

Логика незыблемости общества сосредоточивалась под эмблемой тюрьмы, скамьи для порки и ореховых прутьев. Не ради простых людей держали эти ореховые прутья, а для исправников, дабы могли они в пылу благородного гнева душу отвести, ибо тогда господствовало мнение, что каждый исправник уже сам по себе — ходячий уголовный кодекс, а коли от скуки и прикажет всыпать кому-то несчитанных двадцать пять горячих, то бездельникам-бумагомарателям не удастся протрубить об этом в газетах. Во-первых, и газет-то не было, во-вторых, ежели бы они существовали, их бы все равно никто не читал, а в-третьих… под трибунал его, висельника, если осмелился в дела комитатские нос совать!

Книги да наука не тревожили наших снов. Все-то мы знали: не было на свете ничего, чему нам стоило бы поучиться… ведь вот, что делает чудак-англичанин? В тысячах книг болтает о том, что и так уже записано в Corpus Juris [59] Свод законов (лат.). , и, следовательно, дело это пустое, — или о том, чего там нет, — а это уж и вовсе глупо. Tertium non datur. [60] Третьего не дано (лат.). Если же зайдет речь о писаниях ученых людей — пожалуйста, есть у нас Пишта * Сечени! С ним и беседуйте. Он за всех нас думает.

Понятие «vis inertia» [61] Сила инерции (лат.). вытеснило из словаря нации слово «прогресс». Последнее было неизвестным языческим выражением. Мы скорее придерживались обратного. Еще мудрый составитель «Малого зерцала» * писал в изящнейших виршах:

В комитате Энском грязи по колено…

Я и сам этому когда-то учился. Достойна уважения та грязь, в коей тонут никчемные новые идеи! Она и в герб наш входила, и мы ее чистым золотом почитали. Нам она не мешала. К чему нам, например, дороги? На кой черт они нужны? Как-нибудь дотащимся на крестьянских пристяжных до соседней деревеньки, а там, глядь, и соберется приличная компания для игры в тарокк; люди же из чужих комитатов пусть поскучают у себя дома, чем к нам приезжать, раз уж сюда не доехать.

По крайней мере, по этакой проклятущей грязи немец до нас не доберется.

Что правда, то правда, немцы сюда не добрались, зато нашла к нам дорогу сила, что помогущественнее немца будет. «Либерализмом» она зовется.

Да и либерализм-то сумел к нам дойти лишь после того, как летать научился.

…Захлопали над нами его крылья, распростершиеся надо всем миром, и смешалось с воздухом родины его дыханье, а уж кто вдохнул его — словно опиума накурился и повел и повел безумные наивные речи, никогда прежде не слыханные, о равенстве и братстве… Воздух сгустился, половина страны от этого кашлять начала, будто чахоткой заразилась.

Для нового воздуха новые легкие нужны! Страна сама начала сбрасывать с себя старую шкуру, не ожидая, пока время силой сдерет ее.

Правда, здание комитатского управления по-прежнему стояло там, где раньше, и гайдук с галунами, как прежде, горделиво вышагивал перед ним, и бахрома на кисете у исправника так же галантно шлепала его по благородным ляжкам, и бездонная грязь, как когда-то, хлюпала на улицах, и лошадка красовалась на дворе комитатского управления, а в чернильнице главного нотариуса перья с засохшими на них чернилами мечтали о тех собраниях, на которых всегда решали, что уж в следующий-то раз решение обязательно будет вынесено — но за кулисами всего этого безумный век создавал новую мораль и, как посаженный в землю картофель лезет, тянется ростками из перегноя, так и люди, перестав уживаться друг с другом, потянулись в разные стороны.

И каждый обвинял друг друга в отсутствии либерализма. Либерализм!

Разве тогда знал кто-нибудь, что это такое! А кто и знал — позабыл. Давно, очень давно ветер отечества целовал знамена с надписью: «Libertas!» * Уже и самая башня, на которой развевались эти знамена, обратилась в руины!

В те времена идея эта только-только зарождалась, словно серая полоска рассвета, нетерпеливо ожидаемая людьми, измученными бессонницей.

Да, нелегко было и прочитать и поверить во все то, что написали на лбу очаровательной феи, которую именуют «Равенством».

И если были у нее поклонники, то, уж конечно, и хулителей находилось немало.

И хулители эти тоже были люди твердые и горячие, привычкой прикованные к неподвижному кому земли, который они с убежденной страстностью считали золотым.

…Драться с половиной мира из рыцарства, чести или легкомыслия, из-за надменного слова, оброненного королем, или ради того, чтобы осушить слезу в прекрасных глазах королевы, — в этом есть смысл, но разглагольствовать и сражаться за равенство и братство — это уж, простите, чистое безумие…

Так рассуждали равнодушные, не удостоившиеся сверкающего взгляда прекрасной богини, — ну а как же думали те, кто ненавидел ее сияющий лоб…

«Близится конец света: новые люди собираются сокрушить вековые установления жизни!»

«В чем же тут логика: увидишь рядом голого нищего, и сам раздевайся догола — вот тебе и равенство! Либо прижимай к сердцу всякого безродного да дели с ним имущество — вот тебе и братство!»

«Надо остановить мир, вознамерившийся перевернуться. И как этот бездельник шевельнуться посмел, не испросив на то позволения ни у его высочества наместника, ни у благородных сословий!»

Многие так рассуждали, и если сперва они только ворчали, то потом и бороться начали против новых людей; а тех становилось все больше, и они никаким оружием не пренебрегали. Простой солдат только радуется победе, а духовный борец жаждет ее.

Не следует смеяться над этой борьбой из-за того лишь, что много в ней было смешных, забавных и мало героических эпизодов: она велика и священна, как любая другая.

Почтенных наших судей, на которых охотно клеветали, будто они только и могут, что «тосты произносить», не боевые трубы воодушевляли на битву, не грохочущие пушки подстегивали, не развернутые знамена вели, не потоки крови распаляли, а одна простая мысль, которую они тогда и высказать-то не могли, лишь носили в зародыше под сердцем, мысль, которая созрела стихийно и лишь потом обручилась с разумом, мысль, которую никто не сеял, не сажал, которая возникла, появилась сама по себе, словно цветы в девственном лесу. Кто их сажал? Кто повелел дремучему лесу вырастить сразу столько цветов никем не виданных расцветок, никому не ведомых ароматов…