Кальман Миксат - Том 1. Рассказы и повести

— Чудак! Ему-то они на что сдались?

— В округе полным-полно конокрадов, ваше высокоблагородие! И добывают они таких стригунков — один краше другого. Вот на этом все предприятие господина Микулика и было основано. Ведь коня без паспорта честный человек покупать не станет. А если кто и рискнет, то даст за него вору гроши какие-нибудь. Если же у коня бумаги надежные, то честь его конская выправлена, и конокрад раз в шесть больше на нем наживется.

— Ах, вот оно что! Теперь я начинаю понимать! — воскликнул Шотони, удивленно раскрыв глаза.

— Воры шли к Микулику, а тот смотрел лошадь и выискивал в своем большом обитом железом сундуке подходящий по масти — для Гнедка или Серка — паспорт. Из тысячи-то на любого коня можно подходящий подобрать. Конокрад платил за бумагу пять форинтов, и ворованная лошадь тотчас же становилась честным приобретением. А если паспорт и особым приметам коня соответствовал, то Микулик за него десять, а то и все двадцать форинтов мог заломить. Ну, в конце концов кто-то все же на него донес в полицию. Это как раз во времена провизориума * было.

— Разумеется, Микулик угодил в тюрьму?

— Куда там! Выкрутился…

— Как? И его не наказали по всей строгости закона?

— В то время закон и сам-то на ворованном коне ездил!

— Ну и ну, просто интересно! — удивился Шотони. — А что же сталось с его коллекцией паспортов?

— Суд арест на них наложил. Зато сам Микулик с той поры исправился. По крайней мере, сейчас про него ничего плохого не слыхать.

Пока Шотони обогащал подобным образом свой административный опыт, старый следователь приковылял обратно от костра.

— Ну как, ваше благородие? Не правда ли, краса девица? А?

— Хороша, чертовка! — отвечал Терешкеи, прищелкнув языком. — Эх, будь я помоложе!..

— Сколько же тебе лет, старина? — начал допытываться капитан-исправник.

— Упорно держусь на сорока.

— Ну, это еще какой возраст! — заметил писарь, подозрительно разглядывая старика.

— Так ведь я уже шестнадцать лет на том держусь. Нет, мое времечко прошло. Страсти теперь уже больше не властны надо мной. Увы! к костру я только потому пошел, чтобы о деле поговорить с девицей.

— О деле? — засмеялись вокруг. — Хорошая ширмочка — это ваше «дело»!

— Кроме шуток. Только не удалось мне с ней побеседовать. Очень уж там много длинноухих поварят!

— О чем же ты хотел с нею поговорить? — полюбопытствовал капитан-исправник.

— Хотел спросить у нее: умеет ли она вязать?

Услышав такой ответ, окружающие заулыбались: так уж положено, коли начальство изволит шутить.

— Знакомство завязать она, конечно, сумеет, если тебе этого хочется, — заметил Шотони.

— Нет, мне в самом деле нужна мастерица, хорошо владеющая спицами.

— Аполка умеет вязать, — поддакнул писарь, все еще не уверенный, не шутит ли исправник.

— Кликните-ка ее сюда на минутку.

Звать повариху отправился сам писарь, потому что она девушка робкая, сама к важным господам подойти побоится, ее долго подбадривать надо.

— Такая уж она овечка невинная? — насмешливо заметил Шотони.

Повариха пришла тотчас; движения у нее были и вправду робкие, но потупленные черные глаза горели демоническим огнем. На ходу она сняла свой белый вышитый передничек и небрежно перекинула его через округлую руку, будто иная важная барыня столу.

Юбку она носила длинную, не как все прочие крестьянские девушки — по колено; волосы ее не были собраны, как положено, в косу, спускавшуюся на спину, а красивым венком, как у девиц мещанского сословия, обрамляли голову. Выступала она горделиво, будто пава, покачивая стройным тонким станом.

— Прямо тебе — серна горная! — перешептывались все, мимо кого она проходила.

На щеках девушки сквозь смугловатую кожу пробивался густой румянец, а на мраморно-бледном лбу между бровями пролегла властная складка, которая придавала ее красивому овальному лицу не девичью мужественность и одновременно свидетельствовала о том, что Аполке минула уже «тысяча недель». (Лохинцы считают, что в их суровом горном климате требуется ровно тысяча недель, чтобы девушка созрела для замужества.)

Шотони, оживившись, окинул ее своим искушенным взглядом. Ого! Недурна!

— Позвал я тебя, милочка, — ласково начал Терешкеи, — для того, чтобы ты помогла мне в одном небольшом дельце. Ну, да ты не пугайся нас! Мы, ей-ей, совсем неплохие люди. Вот господин писарь сказал нам: вязать ты больно хорошо умеешь.

— Умею, — отвечала девушка с кокетливым жестом.

— Так принеси-ка ты мне свои спицы, доченька. С собой они у тебя?

— Нет, дома.

— Ну, ничего, мы гайдука за ними спосылаем. Тебе-то ведь стряпать надо.

— Нет, что вы! — замахала руками девушка. — Я лучше сама сбегаю. Чужому человеку и не найти моих спиц. Да здесь недалеко совсем. Мы ведь на краю села живем.

— А разве вы не переселились?

— У нас дом каменный, не загорится. А крыша черепичная. Подозвав гайдука, Терешкеи распорядился вслух:

— Проводишь барышню! — А на ухо шепнул ему: — Смотри не позволяй ей дорогой ни с кем о спицах разговаривать. В тайне все надо сохранить.

Однако следователь Терешкеи своим приказом так раздразнил любопытство присутствовавших, что с трудом выдерживал их атаки.

— Уму непостижимо, — бормотал староста.

— Не понимаю, что вы еще задумали, — недоумевал Дгори Хамар.

— Да скажите же вы нам, ваше благородие, — приставал писарь. — Ум хорошо, а два лучше. Может, и мы чем подсобим?

— Господа, имейте терпение! — только улыбался в ответ Терешкеи.

— Не имеем, — топнул ногой Шотони, который прямо-таки сгорал от нетерпения.

— Ну, а я имею. Поэтому я подожду, пока принесут спицы!

Терешкеи произнес эти слова с таким важным и загадочным видом, что лишь еще больше разжег любопытство. Однако из следователя и клещами не удалось бы вырвать его тайну. В конце концов Шотони начал подтрунивать над своим помощником.

— Видно, потому ты и прослыл полицейским гением, что даже спицы вязальные тебе доставляют под охраной? Меня смех разбирает, едва вспомню, как ты гайдуку наказывал: «Смотри не позволяй ей по дороге ни с кем о спицах разговаривать». О чем разговаривать-то? О великой тайне, что дочку Микулика за спицами послали? Сегодня же после обеда велю я этой девице связать для тебя ночной колпак. Согласен?

— Согласен, если только ты перестанешь дурачиться. Однако, как я вижу, в покое ты меня не оставишь. Пойду-ка я лучше прогуляюсь по деревне этой палаточной.

— Я тоже с тобой пойду.

— Хорошо. Вон там, кажется, рожок лежит. Пусть погудят нам в него, как только девица возвратится.

Все поле вокруг было покрыто толстым слоем копоти: она лежала на траве, осыпалась с листвы деревьев при малейшем дуновении ветра. Почернели от нее и крыши палаток. Словом, «красный петух» повсюду оставил свою роспись. Сам-то он красный, а вот пишет черными буквами.