Сигрид Унсет - Мадам Дортея

— Думаю, учитель и Анстен могут лечь в овине, — сказала мадам Элисабет. — Ты, Анстен, помоги Даббелстеену, а ты, Уле, кликни Эйнара, пусть поможет вам. Тогда вы справитесь с ним…

Даббелстеен вскочил. Оттолкнув старого крестьянина, он раскачивался из стороны в сторону, высокий и торжественный.

— Мадам Элисабет, помните, в Ветхом завете Адонию… Он пошел к Вирсавии и просил ее, чтобы она помогла ему и Ависаге Сунамитянке. И она замолвила за них слово, потому что сердце ее сочувствовало горю любящих. У Вирсавии, жены Давида, было чувствительное сердце… У Вирсавии! — Он с криком снова бросился на колени. — Мадам, покажите, что и у вас тоже чувствительное сердце!.. — Теперь он рыдал уже в голос.

Вильхельм со страхом смотрел на обезумевшего учителя. Ему казалось, что он спал и его сон вдруг закончился страшным кошмаром. Рядом с ним оказался Клаус, он глупо уставился на учителя своими коровьими глазами, и вдруг его красивое полноватое лицо начало расползаться в улыбке. О Господи, нельзя отрицать, что Даббелстеен и в самом деле был смешон. Это-то и было самое страшное.

Бабушка не сводила с него глаз. Потом передернула плечами, словно ей стало холодно, и это движение волной заструилось по всем ее пышным формам. Темные шары глаз закатились глубоко в мешки век.

— Одному ему до постели не добраться. Придется вам отнести беднягу.

Уле Хогенсен, парень по имени Эйнар и незнакомый крестьянин подхватили учителя. Даббелстеен страшно закричал и безуспешно попытался стряхнуть их с себя, но они быстро утащили его из залы.

Мадам Элисабет вздрогнула так, что ее пышное тело всколыхнулось под кацавейкой. Потом, словно проснувшись, она повернулась к своим внукам:

— Вам тоже пора отправляться спать. Вам постлано в конунговом амбаре. Сами видите, здесь в доме все места заняты. Не испугаетесь спать там одни? Впрочем, уже светло, — успокоила она их. — Люди давно встали. Тебе не будет страшно спать в конунговом амбаре, Вильхельм?

Вильхельм отрицательно помотал головой. Но мысль о том, что им придется спать одним, была ему неприятна. Конунгов амбар стоял на отлете. Впрочем, он и не вспомнил бы о страхе, если бы бабушка сама не спросила его об этом.

— Нет, мне не страшно. Но может, будет лучше, если господина Даббелстеена тоже там уложат? Ведь там две кровати. И мы могли бы присмотреть за ним…

Но мадам Элисабет как будто не слышала его.

— Я же сказала, что люди уже встали. Бояться нечего, мой милый.

— Я понимаю. Идем, Клаус. Покойной всем ночи. Бабушка, пошлите, пожалуйста, завтра с утра человека к нашей матушке. Я не хочу, чтобы дома тревожились, — ведь повода для волнений уже нет.

Мадам Элисабет милостиво кивнула.

— Наш человек уже уехал к ним. — Она положила руку ему на плечо. — Меня радует, что ты такой заботливый и разумный мальчик, Вильхельм. — Она снова погладила Клауса по щеке и за подбородок приподняла его лицо. — Ты совсем сонный, дружок. Покойной ночи вам обоим.

На дворе было уже светло, дома усадьбы темнели на фоне белесого зеленоватого неба, на юго-востоке, где долина сужалась вокруг русла реки, воздух над горами казался желтовато-белым. Верхняя половинка двери в конюшню была отворена, там внутри двигались люди с фонарями.

Клаус споткнулся и чуть не упал, Вильхельм подхватил его под руку. Грязь на тропе затвердела — к утру подморозило, и ветер почти прекратился. Вильхельм вывел брата за калитку. Тропинка к конунгову амбару заросла травой, трава замерзла и теперь хрустела у них под ногами. В полукруглом трехстворчатом окне на залобке амбара горел свет, и у Вильхельма полегчало на сердце.

Почему бабушка не разрешила, чтобы Даббелстеен лег с ними?.. С чувством невосполнимой утраты Вильхельм подумал, что, может быть, им уже никогда не придется общаться с учителем, как прежде. Похоже, они многого не знали о Даббелстеене. Но учитель всегда так старался порадовать их, так много знал, был такой умный, такой увлекающийся… Теперь-то Вильхельм понимал, что в Даббелстеене скрывалось что-то еще. Составленный им образ любимого учителя этой ночью разбился вдребезги, и Вильхельм знал, что уже никогда не сможет собрать эти осколки в единое целое. Скорее всего, Аугустин Даббелстеен теперь уйдет из их жизни. Отец не простит ему такого поступка, это-то Вильхельму было ясно.

Перед ними высился темный и таинственный конунгов амбар, его верхний ярус сильно выдавался над нижним. Он был очень старый: по преданию, в нем однажды заночевал конунг Хоген Хогенсен [9] Хоген Хогенсен — диалектная форма имени конунга Хакона Хаконссона (1204–1263). . С большим трудом Вильхельму удалось поднять брата по крутой внутренней лестнице и провести по темной галерее, окружавшей амбар. Дверь была такая низкая, а порог такой высокий, что он ударился головой, хотя и не забыл нагнуться. Втащить за собой Клауса было не так-то просто, и Вильхельм не стал ограждать брата от толчков и ударов, выпавших на его долю.

На полке под окном стояла зажженная свеча, и возле одной из кроватей Вильхельм разглядел спину молодой девушки с длинными светлыми косами. Здесь было очень холодно, гораздо холоднее, чем снаружи, и потому Вильхельм с радостью увидел, что она сунула под перину грелку на длинной ручке. Девушка обернулась, у нее было красивое, замечательно светлое лицо с широким, чистым лбом.

— Поздненько вы ложитесь. — Она улыбнулась и тут же зевнула. — Небось устали?

— Так ведь и для тебя это поздно. — Вильхельм с интересом следил за ее быстрыми движениями — она зачерпнула из бадейки воду и вылила ее в таз, рядом она положила полотенце.

— Да я уж три часа как встала, — засмеялась она и собрала свои вещи. — Ну, всего вам доброго, спите спокойно!

— Как тебя зовут? — обрадованно спросил Вильхельм. На вид ей было столько же лет, сколько ему, но вела она себя, как взрослая.

— Тура.

— Покойной ночи, Тура, и большое спасибо.

Он стоял и слушал, как она легко бежит вниз по лестнице, бадейка то и дело ударялась о стену. Вильхельм сразу успокоился, и к нему вернулось мужество. Все впечатления ночи вытеснило гордое сознание: впервые он не ложился всю ночь! Работники в усадьбе уже встали, а они только ложатся. А сколько всего им пришлось пережить!..

За стеной звучали чистые, металлические трели синицы: ти-ти-тю-ю, ти-ти-тю-ю!.. К задней стене были приколочены две кровати, их разделял узкий резной шкафчик. Сводчатый потолок был выложен квадратами, планки образовывали что-то вроде звезды. Два стула, обитые раскрашенной тисненой кожей… Здесь было красиво и уютно — помещение обставили еще при жизни прежнего ленсмана. А являвшиеся тут привидения древних конунгов и великанов, о которых рассказывал Даббелстеен, были, конечно, досужим вымыслом. На рябине, что росла под окном, синица исполняла свою веселую утреннюю песню: ти-ти-тю-ю, ти-ти-тю-ю.