Василий Смирнов - Открытие мира (Весь роман в одной книге)

П о в о й н и к — старинный головной убор русской замужней крестьянки в виде повязки, надеваемой под платок.

П л и с о в ы е — сделанные из плиса — грубой ткани, похожей на бархат.

П о л д у ш и — половина земельного надела на душу.

П о л и ц а — полка вокруг всей избы или по одной из стен; полавочник.

П р о с в и р и я — женщина, занимающаяся выпечкой п р о с в и р круглых белых хлебцев, употребляющихся в церковном обряде причастия.

П р е ж е н е ц (п р я ж е н е ц) — лепешка, печенье.

С о к о в ы е — название сорта особенно прочной кожи.

С о л о в ы й — светло — желтый.

С о л о щ и й (от «с л а д к и й», «с о л о д к и й») — лакомка, жадный на еду.

С у с е к — огороженное место в амбаре для ссыпки зерна, муки.

С у с л о н (от «с у с л о н я т ь», прислонять одну вещь к другой) снопы, составленные на жнивье для просушки.

Т е п л и н а — костер.

У к л а д к а — небольшой сундук.

У к р а с н о — сплошь красное.

У с и н я — сплошь синее.

Ч у, ч у т к о — междометие, означающее обратить внимание на что‑нибудь в значении: слышишь?

Ш е с т ё р к а — половой, прислуга в трактире, официант.

Я л о в ы й — дешевый сорт кожи.

«ВСЕ, ВСЕ НАСТОЯЩЕЕ, ВЗАПРАВДАШНЕЕ!»

(В художественном мире Василия Смирнова)

Вероятно, первое и самое сильное впечатление, которое неизменно производит роман «Открытие мира»* (первая книга вышла в 1947 г.) замечательного мастера русской прозы Василия Александровича Смирнова, это впечатление удивительной способности художника собирать из драгоценных крупиц, любовно творить свой образ Родины. Образ предельно земной, ощутимый и все‑таки сказочно прекрасный. Собственно, все открытие мира для деревенского мальчика, затем подростка Шурки Соколова, главного героя романа, и его друзей — это изумляющее в каждый миг открытие Родины. Процесс этот, как сладкий сон, бесконечно сложный, не всегда, конечно, идиллический, но вечно увлекательный, неостановимый… Вживание в мир взрослых, узнавание самих себя как частицы этого же мира — сколько ненавязчивых «сюжетов» таится здесь! И какой триумф полнокровной реалистической детали, отнюдь не нарочитой, не щегольской, не выпирающей, как кособоко положенный кирпич из общей кладки, какое пленительное торжество чудесного русского слова в этом неостановимом открытии Родины. Кажется, что дети у Вас. Смирнова без запинки читают бесконечную, внятную им книгу, написанную лепетом весенних ручьев, летними радугами над Волгой, свистом зимних вьюг. Да еще и колоритными говорами жизни, тревогами за хлеб насущный! Трудно забыть, например, одно мгновение из главы «Лето красное»:

_______________

* «Открытие мира» — большое повествование о русской деревне. Под таким названием в издательстве «Детская литература» вышли первая книга, которая предлагается читателю, и третья (1966). Вторая книга — «Весной семнадцатого» (1970). Последняя выпускалась под названием «Красные дни» (1975).

«По горячим камням шоссейки, по всему селу и кривым колеям полевых дорог, на заворотах, в канавах просыпано духовитое сено. Бородой щетинится оно на примятой крапиве и чертополохе, лошадиными хвостами свисает с никлых ветвей, придорожных ив и берез, приклеилось на рябые, испачканные дегтем столбы и перила моста. Возвращаясь с поля, с гумна, мать всегда приносит в волосах травяные шпильки и вычесывает их гребнем, а отец целыми днями, не замечая, ухитряется таскать в усах запутавшуюся былинку.

На бритом, в червонном загаре гуменнике, где сушат сено, земля точно вареньем густо намазана, пахнет сладко, идешь по гумну — слюнки текут во рту. Жаркие амбары и сараи бережно хранят драгоценный клевер, луговую гороховину, мелкое, с прутиками и мхом, лесное разнотравье. Из всех щелей бьет в нос и щекочет хмельной настой, с горчинкой и кислинкой» (Подч. мной. — В. Ч.).

Так и кажется, что деревенские мальчишки как будто решили про себя: «Что толку рассуждать сразу о всем мире, надо прежде всего оглядеться хотя бы в малом уголке его!» И оглядеться они решили домовито, серьезно, хозяйственно.

Так оглядывался еще давний предшественник смышленых деревенских тружеников Вас. Смирнова некрасовский «мужичище». Он ведь твердо помнит в свои шесть лет, что в доме «всего мужиков‑то — отец мой да я». Некрасовская традиция поэтизации детства, даже сурового, отчетливо ощущается в «Открытии мира». И, оглядываясь на всю мужицкую жизнь в канун первой мировой войны, в годы военного лихолетья и сиротства, юные герои Вас. Смирнова передают то отраднейшее чувство, о котором Н. А. Некрасов, земляк Смирнова, сказал:

Все рожь кругом, как степь живая,

Ни замков, ни морей, ни гор…

Спасибо, сторона родная,

За твой врачующий простор!

(«Тишина»)

* * *

Роман «Открытие мира» давно стал, как тот же летний жарко дышащий сенной амбар, хранящий дары лугов и лесов, подлинной энциклопедией жизни северной деревни в канун Октября. Никакой приблизительности, ни следа от пейзажей — анонимов, от номенклатуры видов, когда вообще «шумят деревья», «цветут растения», ни единой скудной выцветающей словесной краски, отмеченной печатью языковой засухи!

Природа непрерывно обрушивает на детей свои откровения, «импровизирует», изменяется, не повторяет себя. И ни на миг не убывает в Шурке, летописце и зрителе, дар удивления вечным трудом полей, лесов и речек, не рвутся тончайшие нити, связывающие эту текучую жизнь народной среды и его развивающееся нравственное чувство. Оставим сенокос, заглянем вместе с тем же Шуркой Соколовым или его дружком Яшкой Петухом в том же июле в прозаический деревенский огород или на поле (в августе или сентябре они уже иные!). И вновь мы встретим подлинное пиршество совершенных в своем звучании, естественных красок и образов. Здесь «доцветает бледно — желтыми и фиолетовыми гроздьями картофель», «выбрасывает синюю тяжелую броню овес», «молодецки распушил ячмень шелковистые усы». А лен? И его не забудет представить — любимца и муку деревенских мамок! — писатель, знающий свою деревенскую вселенную: «На мохнатых, овеянных нежной позолотой тонких стеблях качаются бурые головки льна, похожие на горшочки с крышками».

Немного в современной русской прозе произведений, в которых юный герой, знающий, как нешуточна и сурова жизнь, был бы наделен таким светлым, жизнерадостным восприятием любых частиц неба, полей, лесов, звуков родной речи. Послушная лошадь Лютик, голубой лен, что словно «зажмурился» под вечер, подарки отца, привезенные из Питера («подмоченная головка сахара, обрывок цепи, гвозди, волосатое клетчатое одеяло, «лампасея» в банке, спорок хорькового меха, изъеденный молью»), — все это Шурка умеет понять, связать воедино, оценить как частицу непрерывно текущей, не сдающейся перед натиском внешних бед, ударов жизни.