Ирвин Шоу - Молодые львы

— Устал солдат, — донесся до него приглушенный голос с кушетки. — Очень устал наш лейтенант Брандт.

— Да, устал, — согласился Христиан, внимательно посмотрев на нее.

— Должно быть, туго ему пришлось? — поинтересовалась она, снова пошевелив носком туфельки. — Кажется, последние несколько недель были не из приятных?

— Да, не очень.

— А что американцы? — с невинным видом расспрашивала она, сохраняя скучающий тон. — Наверное, у них большие силы и совсем свежие?

— Пожалуй, так.

Франсуаза чуть повернулась, и складки шелкового халата по-новому обрисовали стройную фигуру.

— А в газетах пишут, что все развивается согласно плану. Противника успешно сдерживают, и готовится внезапное контрнаступление. Это звучит очень успокаивающе, — продолжала она с явной издевкой. — Месье Брандту следовало бы почаще читать газеты.

Франсуаза тихо рассмеялась, и Христиан подумал, что если бы разговор шел о чем-нибудь другом, то этот смех показался бы чувственным и манящим.

— Месье Брандт, — продолжала Франсуаза, — не думает, что противника удастся сдержать, а «внезапное наступление» было бы полной неожиданностью для него. Как вы думаете?

— Думаю, что так, — согласился Христиан, начиная злиться, а про себя подумал: «И чего только ей надо?»

— Ну, а вы сами как считаете? — рассеянно спросила она, глядя куда-то в пространство, мимо Христиана.

— Пожалуй, я разделяю мнение Брандта.

— Вы, наверное, тоже очень устали. — Франсуаза села и пристально посмотрела на него. На губах ее играла полная искреннего сочувствия улыбка, но в прищуренных зеленых глазах. Христиан уловил какую-то скрытую насмешку. — Наверное, вам тоже хочется спать?

— Пока нет, — ответил Христиан. Ему вдруг показалось невыносимой мысль о том, что эта стройная зеленоглазая насмешливая женщина может оставить его одного. — А уставать приходилось куда больше…

— О, настоящий солдат! — заметила Франсуаза, снова откидываясь на подушки. — Стойкий, неутомимый. Разве может армия проиграть войну, когда все еще есть такие солдаты!

Христиан впился в нее взглядом. Он ее ненавидел. Сонным движением она повернула голову на подушке, чтобы было удобнее смотреть на него. Длинные мышцы натянулись под бледной кожей, тень легла по-другому, еще больше подчеркивая изящные линии шеи. Глядя на нее во все глаза. Христиан знал, что в конце концов обязательно поцелует то местечко, где белоснежная кожа образует нежный, плавный переход от шеи к полуприкрытому халатом плечу…

— Когда-то давно я знала одного молодого человека вроде вас, — сказала Франсуаза, погасив улыбку и глядя прямо на него. — Только он был француз. Сильный, терпеливый, убежденный патриот Франции. Признаюсь, он мне очень нравился. Он погиб в сороковом году во время отступления. Того, другого отступления… А вы собираетесь умереть?

— Нет, — в раздумье ответил Христиан. — Умирать я не собираюсь.

— Прекрасно. — На пухлых губах Франсуазы показалось подобие улыбки. — Лучший из лучших, как сказал ваш друг. Надежда новой Европы. Вы действительно считаете себя надеждой новой Европы?

— Брандт был пьян.

— Разве? Возможно. Вы уверены, что вам не хочется спать?

— Уверен.

— А выглядите вы усталым.

— Но спать не хочу.

Франсуаза слегка кивнула.

— Унтер-офицер, который всегда начеку. Он не желает спать. Предпочитает бодрствовать и, жертвуя собой, развлекать одинокую француженку, которой нечего делать, пока в Париж не пришли американцы. Тыльной стороной кисти она прикрыла глаза, просторный рукав халата соскользнул, обнажив тонкую изящную руку. — Завтра вас представят к ордену «Почетного легиона» второй степени за услуги, оказанные французской нации.

— Перестаньте, — сказал Христиан. — Довольно насмехаться надо мной.

— Да мне и мысли такой в голову не приходило, — возразила Франсуаза. — Скажите мне, унтер-офицер, как военный человек, когда, по-вашему, здесь будут американцы?

— Недели через две или через месяц…

— Интересные наступают времена, не правда ли?

— Да.

— Знаете что, унтер-офицер?

— Что?

— Я все вспоминаю тот вечер, когда встретилась с вами. Когда это было: в сороковом или в сорок первом?

— В сороковом.

— Я, помню, надела белое платье. Вы были очень красивы. Высокий, стройный, умный — прямо покоритель сердец. В своем блестящем мундире вы выглядели настоящим богом механизированной войны.

Франсуаза рассмеялась.

— Вы снова насмехаетесь надо мной, — прервал ее Христиан. — Не думайте, что это очень приятно.

— Вы просто очаровали меня, — жестом остановила его Франсуаза. — Честное слово, очаровали. Но я была холодна к вам, правда? — Снова этот запоминающийся смешок. — Вы даже не представляете, каких трудов мне стоило сохранять холодность. Ведь мне далеко не безразличны привлекательные молодые мужчины. А вы были так красивы…

Ее полусонный шепот гипнотизировал Христиана, он звучал, как какая-то отдаленная, нереальная музыка в уютном полумраке этой со вкусом обставленной комнаты.

— …Вы так покоряли своей самоуверенностью, силой, красотой. Мне пришлось приложить все силы, чтобы не потерять власти над собой… Сейчас ведь вы уже не такой самоуверенный, унтер-офицер?

— Не такой, — в полусне отвечал Христиан. Ему казалось, что он ритмично покачивается на нежных, ароматных, чуть-чуть опасных волнах прибоя. — Совсем не самоуверенный…

— Вы очень устали, — тихо говорила женщина. — Поседели… Немного хромаете, я заметила. В сороковом я не думала, что вы когда-нибудь можете устать. Тогда мне казалось, будто вы могли только умереть, умереть славной смертью под пулями, но устать — никогда… Сейчас вы выглядите иначе, совсем иначе. Подходя к вам с обычной меркой, теперь никто не назвал бы вас красивым с этой хромотой, с сединой, с осунувшимся лицом… Но я, знаете ли, женщина со странными вкусами. Мундир больше не блестит, лицо серое, и в вас не осталось ничего похожего на молодого бога механизированной войны… — В ее голосе снова зазвучала насмешка. — Но для меня сегодня вы намного привлекательнее, унтер-офицер, бесконечно привлекательнее…

Она умолкла, и ее пьянящий, как опиум, голос замер, словно приглушенный мягкими подушками.

Христиан встал, шагнул к кушетке и пристально посмотрел ей в глаза. Она ответила прямой, откровенной улыбкой.

Христиан быстро наклонился и поцеловал ее.

Он лежал рядом с ней на темной кровати. Летний ночной ветерок колыхал занавески раскрытого окна. Бледный, серебристый свет луны, смягчая контуры, озарял туалетный столик, стулья с брошенной на них одеждой.

Для Христиана эти пылкие, изощренные, всепоглощающие объятия были новой вехой в его отношениях с женщинами. Безудержная волна страсти захлестнула воспоминания о бегстве, о зловонии санитарного обоза, об изнурительных переходах, о мертвом мальчике-французе, о проклятом велосипеде, о слепящей глаза пыли во время гонки на краденом автомобиле по забитой отступающими дороге. На мягкой постели в залитой лунным светом комнате войны не существовало. Христиан вдруг осознал, что наконец-то, впервые с тех пор, как он много лет назад попал во Францию, осуществилась его давно забытая мечта обладать великолепной, совершенной женщиной.