Ирвин Шоу - Молодые львы

По одну сторону дороги тянулся лес. Темные стволы мощных сосен и вязов казались почти черными рядом с молочной зеленью свежей листвы. Солнце маленькими яркими пятнами искрилось на листьях, падало на цветы, растущие на лужайках между деревьями. Лагерь остался позади, и в ароматном, нагретом за день солнцем воздухе пахло сосной. Их солдатские ботинки на резиновых подошвах мягко, не по-военному ступали по узкой асфальтированной дороге с кюветами по обеим сторонам. Они молча миновали еще один крестьянский дом. Он тоже был заперт на замок, окна были закрыты ставнями, но у Майкла было такое ощущение, будто сквозь щели в него всматриваются чьи-то глаза. Ему не было страшно. В Германии, казалось, остались только дети — миллионы детей, старухи да калеки-солдаты. Это были вежливые и совсем не воинственные люди. Они одинаково бесстрастно махали руками как американским джипам и танкам, так и грузовикам, на которых увозили в лагеря немецких военнопленных.

Три гуся вперевалку пересекали пыльный двор. «Вот рождественский обед, — лениво подумал Майкл, — с вареньем из логановых ягод [108] Гибрид малины с ежевикой. и с начинкой из устриц». Он вспомнил ресторан Лухова на 14-й улице в Нью-Йорке с его дубовыми панелями и с росписью на стенах, изображающей сцены из вагнеровских опер.

Дом остался позади. Теперь по обеим сторонам дороги был густой лес; высокие деревья стояли на ковре из прошлогодних листьев и издавали чистый, тонкий весенний аромат.

С тех пор как они вышли из кабинета Грина, Ной не проронил ни слова, и Майкл удивился, когда сквозь шарканье сапог по асфальту услышал голос товарища.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Ной.

Майкл на мгновение задумался.

— Я убит, — ответил он. — «Убит, ранен, пропал без вести».

Они прошли еще шагов двадцать.

— Невеселая картина, правда? — сказал Ной.

— Невеселая.

— Мы знали, что здесь плохо, но не представляли себе ничего похожего.

— Да, — согласился Майкл.

Люди…

Они шли весенним днем по немецкой дороге между рядами прелестных деревьев с набухшими почками, вслушиваясь в мягкие звуки своих шагов.

— Мой дядя, — снова заговорил Ной, — брат моего отца, попал в одно из этих мест. Ты видел печи?

— Да.

— Правда, я никогда не видел дядю, — продолжал Ной. Он придерживал рукой ремень винтовки и был похож на мальчика, возвращающегося с охоты на кроликов. — У него были какие-то нелады с отцом. В тысяча девятьсот пятом году, в Одессе. Отец был дурак, но он знал, что здесь творится. Ведь он выходец из Европы. Я тебе рассказывал когда-нибудь об отце?

— Нет.

— «Убит, ранен, пропал без вести», — тихо сказал Ной. Они шли не спеша, размеренным, но не быстрым солдатским шагом — тридцать дюймов шаг. — Помнишь, — спросил Ной, — что ты говорил там, в лагере пополнения: «Через пять лет после окончания войны все мы, возможно, будем с сожалением вспоминать каждую пулю, которая нас миновала».

— Помню.

— А что ты чувствуешь теперь?

Майкл не знал, что ответить.

— Не знаю, — честно признался он.

— Сегодня, — сказал Ной, ступая все тем же неторопливым ровным шагом, — когда этот албанец начал говорить, я был готов с тобой согласиться. Не потому, что я еврей. Во всяком случае, не думаю, чтобы в этом была причина. Просто как человек… Когда этот албанец начал говорить, я был готов выйти в коридор и прострелить себе голову.

— Понимаю, — мягко сказал Майкл. — Я испытывал то же самое.

— А потом Грин сказал то, что надо было сказать. — Ной остановился и взглянул вверх на кроны деревьев, золотисто-зеленые в догорающих лучах солнца. — «Я ручаюсь… Я ручаюсь…» — Он вздохнул. — Не знаю, как ты, а я очень надеюсь на капитана Грина.

— Я тоже.

— Когда кончится война, миром будут править люди! — Голос Ноя возвысился до крика. Стоя посреди тенистой дороги, он кричал, обращаясь к освещенным лучами догорающего солнца ветвям немецкого леса. — Да, люди! Есть еще много таких капитанов Гринов! Он не исключение! Таких миллионы! — Ной стоял выпрямившись, закинув назад голову, и кричал как безумный, словно все чувства, которые он столько месяцев таил под маской хладнокровия в глубине своей души и всеми силами старался подавить, теперь прорвались, наконец, наружу. — Люди! — хрипло выкрикивал он, как будто это слово было каким-то магическим заклинанием против смерти и горя, чудодейственным непроницаемым щитом для его сына и жены, достойным возмездием за мучения последних лет, надеждой и залогом будущего… — Мир полон людей!

Как раз в это время и прозвучали выстрелы.

Христиан проснулся за пять-шесть минут до того, как услышал голоса. Он спал крепким сном и, когда проснулся, сразу же понял по тому, как ложатся в лесу тени, что день клонится к вечеру. Но он слишком устал, чтобы тут же двинуться дальше. Он лежал на спине, глядя вверх на нежно-зеленый купол над головой, прислушиваясь к звукам леса: к весеннему жужжанию пробуждающихся насекомых, к крикам птиц на вершинах деревьев, к легкому шелесту листьев на ветру. Он слышал, как над лесом прошло звено самолетов, хотя и не мог их видеть через деревья. Звук летящих самолетов заставил его, уже в который раз, с горечью вспомнить, с какой расточительной роскошью противник вел войну. «Неудивительно, что они победили. Правда, их солдаты не идут ни в какое сравнение с нашими, но какое это имеет значение? С таким количеством самолетов и танков могла бы победить даже армия из старух и ветеранов франко-прусской войны. Была бы у нас хотя бы третья часть этого вооружения, — подумал он с сожалением, — и мы победили бы три года назад. Бедняга лейтенант там в лагере жаловался, что мы проигрываем войну неорганизованно, не как люди его поколения! Если бы он поменьше жаловался и чуть побольше работал, может быть, дела не обернулись бы таким образом. Увеличить бы на несколько часов рабочий день на заводах и не разбазаривать время на массовые митинги и партийные праздники, и тогда там наверху гудели бы немецкие самолеты; лейтенант, быть может, не лежал бы теперь мертвый перед своей канцелярией, а ему, Христиану, вероятно, не пришлось бы скрываться здесь, прячась в норе, как лиса от собак».

Потом он услышал приближающиеся шаги. Он лежал всего в десяти метрах от дороги, хорошо замаскировавшись, что, впрочем, не мешало ему просматривать направление на лагерь. Поэтому ему удалось заметить подходивших американцев на порядочном расстоянии. С минуту он с любопытством следил за ними, не испытывая никакого чувства. Они шли твердым шагом, и у них были винтовки. Один из них, повыше, нес винтовку в руке, у другого винтовка была надета на ремень. Оба были в этих нелепых касках, хотя до следующей войны нечего было опасаться осколков, и не смотрели ни налево, ни направо. Они довольно громко разговаривали между собой, и было ясно, что они чувствуют себя в, полной безопасности, как дома. Казалось, им и в голову не приходила мысль, что в этих местах какой-нибудь немец осмелится причинить им зло.