Дмитрий Григорович - Переселенцы

Утешение, основанное на эгоизме, свойственное всем людям и особенно детям.

Лучина, вынесенная за перегородку, сообщала слабый полусвет в первую половину мазанки.

Александра Константиновна судила по собственным своим чувствам.

Так значилось в конце ее письма.

Этим заключалось письмо ее.

Это было в последних числах июля.

Тут он указал на Мери.

Кроме бешеных, разумеется.

Добывание их было, можно сказать, единственною целью его существования.

Если только можно назвать этим словом настроение духа, возбуждавшее в слепом неодолимое желание расплюснуть кулаком нос Верстана.

Впрочем, трудно было разобрать, пот или слезы так обильно текли по щекам Пети.

Которые опять, разумеется, прозрели, кроме Фуфаева.

Нищие разделяли двух мальчиков.

Петя не забыл даже упомянуть о маленьком брате, пучеглазом Костюшке.

Он не обращался к Фуфаеву и дяде Мизгирю: он знал, что всех суровее и безжалостнее был старый нищий, что стоит только ему согласиться – и все согласятся.

Сколько раз в это время Фуфаев вспомянул вожака своего Мишку – одному богу известно!

Нет, кажется, такого человека в России, у которого не было бы в Москве родственников, особенно пожилых и женского пола.

Она была больше известна под этим именем.

Оно отчасти так и было, потому что он спал всю дорогу.

Что такое две нивы? – пустяшное, нестоящее дело!

Так показалось мужику.

Разговаривали, впрочем, только Андрей и Катерина; Лапша продолжал дуться.

В то время можно еще было выслужившимся протоколистам покупать крестьян.

Так звали хозяйку.

В то время носили еще хохлы; но портрет снят был, вероятно, незадолго до его смерти, потому что хохла не было, а шла во всю голову одна лысина.

Анисья Петровна даже в очках плохо разбирала грамоту.

Так звали девушку.

Не краденый.

Не тайно продаваемый.

Он звал его с некоторых пор своим наследником.

Писарь, зная запрещение, лежавшее на этой торговле, с особенным остервенением напал на торгашей; внушив им опасность, которой они подвергаются, он взял с них вдвое больше, чем с других, после чего падаль пошла в ход и стала даже продаваться лучше всего другого.

Впрочем, он откликивался также на прозвище Цапля.

Небо представляло теперь один серый сплошной купол.

Такого народу было очень мало.

Другой штоф выглядывал из-за пазухи.

Балдай указал на Верстана.

Тут Верстан обратился к Пете и умышленно возвысил голос.

Он не мог прямо разуверить Петю, боясь ссоры с Верстаном.

Заговорил Фуфаев.

Присовокупил Фуфаев, хлопая себя по животу.

Осерчал добре.

Простой такой был.

Начал снова Фуфаев, приседая на корточки.

Петя явственно это слышал.

Ветра также не было.

Который был не кто другой, как помещик Лысков.

Тут обратился он к лакею, стоявшему за спиною.

Он снова обратился к лакею.

Лысков указал на дом Тютюевой.

Тут лицо Лыскова приняло умышленно грозный вид.

Она была вообще запаслива.

Яков Васильевич на этом месте, с особенным усердием погнал лошадь.

Последнее вернее.

Плакала.

Правда, по множеству бумаг, он торопился.

Забормотал письмоводитель.

Тут он выразительно приложил указательный палец к губам и быстро потом перенес его к спине.

Классическая материя провинциальных халатов.

С каждым днем он убеждался в этом.

До него считалось версты четыре.

В прежнее время Лапша кашлял только днем; ночью спал как убитый, особенно когда хорошо ужинал.

Мы не упоминаем о четвертом, который только и делал, что спал или сосал грудь.

Это случилось недели три после окончательного переселения в степь.

Время уже приближалось к вечеру.

Так по крайней мере казалось горбуну.

Карякин обернулся.

Что произошло прежде еще, чем прибитый им горбун успел скрыться из вида.

Единственное мужское лицо в дворне Ивановой.

Вероятно, с тем, чтоб призвать его в свидетели жестокости Ивана.

Пьяшка отстала теперь и замолкла.

Тут он обратился к остальным.

Андрей указал на Филиппа.

Совсем другую губернию показывает.

Любимое местопребывание Пьяшки, когда в комнате шел о чем-нибудь разговор.

Они игрывали еще ребятишками на улице Марьинского.

Даже на губах Катерины время от времени появлялась улыбка.

Около двух тысяч душ.

Их всего пять: главная, по которой идет почтовая дорога и которая ведет к мосту через Оку, занимает середину села.

Лезла на глаза, когда шапку отодвигали на затылок, и сползала на затылок, когда шапка наезжала на глаза.

Обо всем этом старик слышал от жителей Марьинского.

Тут последовала история о помещике и о сорока оконных рамах, из которых тридцать уже сделаны, и даже деньги за них получены.

Дядя Василий знал уже о нем из истории о пожаре.

Да простят нам такую претензию!

И потому, вероятно, говорящий не иначе, как по-французски.

Как честный и благородный человек, Сергей Васильевич не мог иначе рассуждать.

Его сильно занимает судьба африканских племен и распоряжения англичан в Индии.