Михаил Зощенко - Полное собрание сочинений в одной книге

Староста говорит:

— Сам не понимаю, что им требуется.

Фашисты говорят старосте:

— Ваши люди не чувствуют благодарности к нам. Мы имели такую надежду, что вы все сразу откажетесь от советской власти, но теперь мы видим, что это не так. Люди по-прежнему уходят к партизанам, по-прежнему стремятся вернуть то, что у них было; или, говорят, ваши люди не понимают возможностей иной жизни, или мы не разбираемся, что такое с вами.

Староста говорит:

— Сам не перестаю дивоваться, что такое с людьми.

Гитлеровцы говорят:

— Ты староста, и, значит, ты и руководи своими людьми. В противном случае мы в порошок их сотрем. И только пока мы не можем на это пойти по тактическим соображениям.

Староста говорит:

— А что я могу сделать? Я сам шестую неделю не сплю — пугаюсь партизан.

Нацисты говорят ему:

— А ты поговори с людьми. Объясни им, как нехорошо уходить к партизанам. Как неблагородно с их стороны покидать тех, которые так прекрасно к ним относятся, дают их детям бомбошки, суп. Сам найди какие-нибудь слова, идущие от твоего сердца. Иначе мы просто тебя повесим.

В грустном настроении староста вернулся в деревню. А так как он пугался не только партизан, но и всех жителей, имеющих к ним отношение, то он сказал Марии Васильевне, низко сняв перед ней свою шапку:

— Марья Васильевна, вы уж как-нибудь потише орудуйте, чтобы это не настолько в глаза бросалось.

Однако тишины в деревне не получилось. Наоборот, случилось происшествие более шумное, чем когда-либо раньше.

В деревне проживали два добровольца, два человека, которые давно уже решили уйти к партизанам. Однако оружия они никак не могли достать. И поэтому три месяца сидели в деревне.

Но кому надо собаку ударить, тот палку сыщет. Через деревню Леонтьево проезжали грузовые машины. И два шофера задержались тут. Они хотели приобрести себе крупы, масла, яичек.

Добровольцы заманили гитлеровцев в амбар и там, связав, отобрали у них оружие. И с этим оружием ушли в лес.

После этого в деревню Леонтьево нацисты прислали карательный отряд. И тогда многие жители ушли к партизанам.

Валя Г.* стояла у окна. По улице деревни Фотинино ходили нацистские солдаты. Они галдели, смеялись, играли в чехарду.

Странно веселятся эти победители. То у них чехарда, то они играют в карты, то пьют с необыкновенными криками и стрельбой. И все время, не переставая, кушают.

Какой-то их белобрысый солдат, сидя на скамейке у ворот, играет на губной гармошке. Играет удивительно, искусно, с переливами. Но песенка чужая, непонятная, не трогает ни ум, ни сердце.

Валя прислушалась к этой чужой музыке. Сердце сжалось от тоски. Впереди неизвестно что. Какой-то новый фашистский порядок.

За окном стало темнеть. Мать окликнула Валю:

— Не торчи у окна. Ложись спать.

Девушка молча выпила свой остывший чай, присела на постель.

В этом рассказе (как и в некоторых других рассказах) фамилию я не публикую — для этого хотелось бы иметь согласие тех лиц, о которых идет речь.

Мать со вздохом сказала:

— Где-то теперь наш Василий…

Это мать вспомнила о своем брате Василии, который месяц назад ушел в лес к партизанам. И вот ничего о нем не известно — жив ли или схвачен немцами.

В избе стало совсем темно. За окном затихли голоса. Где-то, грохая ногами, прошел немецкий отряд. Потом опять все затихло.

Вдруг кто-то постучал в окно. Кто-то тихо побарабанил пальцами по стеклу.

Валя открыла дверь. В избу вошел дядя Василий.

Мать сказала:

— Ну вот, хорошо, не побоялся прийти. Садись ужинать. Рассказывай.

Дядя Василий отказался от ужина. Торопливо сказал:

— Я зашел на минуточку. За радиоприемником. Хочу отнести его в лес. Там у нас один мастерит передатчик, так вот нужны некоторые детали.

Дядя Василий полез на чердак, достал приемник, заваленный разным хламом, и стал прилаживать его, чтобы нести на плечах.

Мать сказала:

— Тяжело нести на плечах. Да и немцы могут увидеть поклажу. Давай я завтра отвезу его на телеге куда тебе надо.

Дядя сказал:

— А верно, сестра, отвези-ка ты его на телеге в деревню Овсище. И отдай Марье. А я от нее возьму. Мне оттуда рукой подать.

Дядя Василий попрощался с сестрой и племянницей и снова ушел в темноту. Валя сказала матери:

— Ах, надо было бы мне пойти с дядей Василием. На что мне тут оставаться в деревне.

Мать сказала:

— Ну вот, будешь в свои семнадцать лет ходить по лесу. Не надо этого делать.

Рано утром девушка вынесла радиоприемник на двор и положила его в телегу. Стала маскировать сеном. Но приемник был громоздкий, в красном деревянном футляре. Как ни закрывай его сеном, он горбом торчит на телеге.

Девушка принесла мешок картошки, положила этот мешок на сено, рядом с приемником. Теперь горб из-под сена возвышался не так одиноко и подозрительно.

Мать запрягла телегу. Но Валя не взяла мать с собой. Сказала ей:

— Довезу одна. Вдруг схватят — пусть уж буду одна в ответе.

Стали открывать ворота, чтобы ехать. И вдруг во двор вошли четыре фашистских солдата.

Или кто-нибудь им сказал о приемнике, или они сами увидели движение во дворе, но только они сразу подошли к телеге и, разворошив сено, вытащили радиоприемник.

Грубо толкая мать и дочь, они повели их в комендатуру и там посадили в одну камеру.

Мать и дочь решили молчать, не признаваться ни в чем. Не хотели подводить Василия, которого враги могли бы захватить в деревне Овсище.

Уже на первом допросе Валя поняла, что вряд ли их оставят в живых.

Следователь был немолодой, ожиревший человек с маленькими свиными глазками и с удивительно неподвижной каменной физиономией. Он допрашивал не крича и бил по лицу с какой-то тупой вялостью, со скукой и равнодушием.

Кто он был — немец или русский — нельзя было понять. Может быть, даже и русский. У нацистов было правило наказывать руками русских. И для этой цели они выискивали себе всяких выродков.

Во всяком случае, это животное неизвестной породы отлично говорил по-русски.

Увидев, что женщины упорствуют и молчат, следователь сказал им, не повышая голоса:

— Потерять зрение не такая уже беда, когда впереди предстоит виселица, но все-таки неприятно. Так вот, потеряете глаза, если не скажете, куда везли радиоприемник и где находится партизанский отряд.

Этот подлец был опытный палач. Он заметил, что мать защищает свою дочь, выгораживает ее. И поэтому он стал производить свои опыты над дочкой, а не над матерью. А мать заставлял сидеть рядом.

Он брал в руки кинжал, с силой замахивался, но ранку около глаза наносил неглубокую. Хотя всякий раз казалось, что кинжал пробил глаз.

Эту пытку он продолжал три дня. Но не добился своего. Однако на третий день мать стала бормотать что-то несвязное. Она лишилась рассудка.