Артур Дойль - Человек из Архангельска

Около четверти мили от дома есть высокая дюна, с которой видна вся окрестность. Когда я достиг вершины этой дюны, я остановился на минуту. Вот старое серое строение, вот — лодка. Всё казалось в том виде, в каком было, когда я уходил из дома. Но в то время, как я смотрел, пронзительный крик повторился громче прежнего, и вслед за тем высокая фигура вышла из моей двери — фигура русского моряка. На его плече была белая фигура девушки. Даже теперь он, казалось, нёс её нежно и с благоговением. Я слышал дикие крики девушки и видел её отчаянные усилия вырваться из его объятий. Позади них семенила моя старая экономка, стойкая и верная, как старая собака, которая не может больше кусаться, но всё-таки огрызается беззубыми дёснами на незваного гостя. Она еле-еле плелась вслед за похитителем, размахивая длинными тонкими руками и осыпая его, без сомнения, градом шотландских ругательств и проклятий. С одного взгляда мне стало понятным, что он направляется к лодке. В моей душе родилась внезапная надежда, что я могу успеть пересечь ему дорогу. Я побежал к берегу, что было сил. По дороге я всунул в револьвер патрон. Я решил, что это будет последнее вторжение чужеземца.

Но я явился слишком поздно. К тому времени, как я добежал до берега моря, он был в ста ярдах от него, лодка летела всё дальше и дальше с каждым взмахом его мощных рук. Я издал дикий крик бессильного гнева и заметался по пляжу взад и вперёд, словно безумный; он повернулся и увидел меня. Привстав со своего сиденья, он сделал мне изящный поклон и махнул рукой. Это не был торжествующий или насмешливый жест. Даже в своей ярости и раздражении я не мог не заметить, что то было торжественное и вежливое прощание. Затем он опять сел за вёсла, и маленькая лодка быстро понеслась через бухту. Солнце уже зашло, оставив на воде тёмную красную полосу, слившуюся с пурпуровым туманом на горизонте. Постепенно лодка делалась всё меньше и меньше по мере того, как шла по этой мрачной полосе. Потом она превратилась в простое пятно на поверхности пустынного моря. Это неясное туманное пятно также исчезло, и мрак опустился над ним, мрак, который никогда больше не рассеется.

Почему же я шагал по пустынному берегу, разгорячённый и сердитый, как волк, у которого отняли его детёныша? Потому ли, что я полюбил эту русскую девушку? Нет, тысячу раз нет! Я не из тех, которые из-за белого личика и голубых глазок способны изменять весь ход своих мыслей и своего существования. Сердце моё было не затронуто. Но гордость — гордость была жестоко уязвлена. Подумать только, что я был неспособен защитить беспомощное существо, умолявшее меня спасти его, полагавшееся на меня! Вот что заставляло болезненно биться моё сердце и кровь приливать к голове.

В эту ночь с моря поднялся сильный ветер, и бурные волны бушевали на берегу, как будто бы хотели увлечь его за собою в океан. Шум и грохот бури гармонировали с моим настроением.

Всю ночь я бродил взад и вперёд, весь мокрый от брызг волн и дождя, смотря на сверкавшую пену прибоя и прислушиваясь к шуму бури. Горькое чувство кипело в груди моей при мысли о русском. Я присоединил свой слабый голос к громкому завыванию бури. «Если бы только он возвратился! — кричал я, сжимая кулаки. Если бы только он возвратился!»

Он возвратился. Когда серый свет утра забрезжил на востоке и осветил громадную пустыню жёлтых волн с быстро несущимися над ними тёмными тучами, я вновь увидел его. В нескольких стах ярдах от меня на песке лежал длинный тёмный предмет, выброшенный на берег яростью волн. Это была моя лодка, сильно повреждённая. Немного дальше в мелкой воде колыхалось что-то неопределённое, бесформенное, запутавшееся в голышах и водорослях. Я сразу увидел, что это был русский, лежавший лицом книзу и мёртвый. Я бросился в воду и вытащил его на берег. Только после того, как я перевернул его, я увидел, что она была под ним; его мёртвые руки обнимали её, его искалеченное тело всё ещё стояло между нею и яростью бури. Казалось, что свирепое море могло отнять у него жизнь, но при всём своём могуществе не было в состоянии оторвать этого человека, жившего одной только мыслью, от женщины которую он любил. Некоторые признаки указывали, что в течение этой страшной ночи ветреный ум женщины познал, наконец, цену верного сердца и сильной руки, которые боролись за неё и охраняли её так нежно. Чем иначе можно было объяснить, что её маленькая головка приютилась так нежно на его широкой груди, поскольку её золотые волосы переплелись с его развевающейся бородой. Откуда также была эта светлая улыбка беспредельного счастья и торжества, которую сама смерть не могла согнать с его смуглого лица? Я думаю, что смерть была для него светлее, чем вся его жизнь. Мэдж и я похоронили их на берегу пустынного Северного моря. Они лежат в одной могиле, вырытой глубоко в желтом песке. Странные вещи будут происходить на свете вокруг них. Пусть возникают и падают целые государства, гибнут династии, начинаются и прекращаются войны — эти два существа, равнодушные ко всему на свете, будут вечно обнимать друг друга в своей уединённой могиле на берегу шумного океана. Ни крест, ни символ не отмечают этого места отдыха, но старая Мэдж иногда кладет на могилу дикие цветы, разбросанные по песку, а когда я прохожу мимо во время своей ежедневной прогулки, я думаю об этой странной чете, которая пришла издалека и нарушила на короткое время скучное однообразие моей мрачной жизни.