Джим Томпсон - Неудачник

Из своего обширного опыта разъездов по Мидвесту я знал, что мы находимся недалеко от Форт-Скотта, штат Канзас, крупного железнодорожного узла. Но насколько близко от него и успеем ли мы до него добраться, прежде чем охранники дойдут до меня, я не знал. Кроме того, я не был уверен, сделает ли поезд остановку в Форт-Скотте или хотя бы замедлит скорость настолько, чтобы я смог с него соскочить.

Огни. Множество огней. Должно быть, это уже Форт-Скотт. И... Да, почти незаметно, но поезд замедлил ход. И все же этого было недостаточно, поезд еще не скоро остановится в Форт-Скотте. До него оставалось еще несколько минут, а охранники находились от меня вообще в каких-то секундах.

Они уже миновали вагоны, которые нас разделяли. И тут они увидели меня и заорали. Я закричал в ответ, подняв руки вверх. Но то ли они в темноте не поняли смысла моего жеста, то ли не желали рисковать. Я услышал крик «Хватай этого гада!», и они одновременно бросились вперед. У каждого на руке висела толстая дубинка, а на поясе болтался револьвер.

В один и тот же миг они достигли платформы, каждый со своей стороны, и стали подниматься по лесенке. Оттуда спрыгнули на мою платформу и кинулись ко мне, размахивая дубинками...

Когда я был еще ребенком, мой дедушка по матери рассказывал мне всякие страшные истории, аллегории, тонко замаскированные под личный опыт. Одна из его излюбленных баек касалась охотничьей собаки, которая, когда на нее напал горный лев, вскарабкалась на дерево и таким образом избежала гибели. «Но разве собаки умеют лазать по деревьям?» — изумился я. «Все зависит от собаки, — отвечал дед. — Этой собаке пришлось взлезть на дерево». И только теперь, по прошествии многих лет, я понял, в чем заключался смысл этой истории.

Мы приближались к окраине Форт-Скотта. Поезд все еще несся с ужасной скоростью. Но я должен был спрыгнуть, а человек делает то, к чему его вынуждают обстоятельства.

Я перемахнул через борт платформы и повис на руках, цепляясь за него. Оглянулся через плечо — за мной была темнота. И в тот момент, когда фонарики охранников ослепили меня, а их дубинки сверкнули в воздухе, опускаясь на мою голову, я решился. Резко оттолкнулся назад и разжал руки.

В этом месте железнодорожная насыпь имела крутые откосы, и мне казалось, что я падаю целую вечность, прежде чем коснулся ногами усыпанного гравием дна канавы. Я едва ощутил ногами землю, как меня подкинуло вверх, будто на ступнях у меня были пружины.

Я сделал полное сальто, приземлился на ноги и снова взлетел в воздух. На этот раз я упал, припечатавшись к земле плечами, а затем покатился, вниз по длинному откосу, скользя на плечах и спине, и домчался до дна канавы. В ушах у меня стоял странный визг, похожий на вой раненого животного. Прошла не одна минута, прежде чем я понял, что это кричал я сам. Я кричал от боли и ужаса...

Наконец я рассмеялся и сел. Закрыл лицо руками, раскачивался взад-вперед и смеялся и плакал, не в силах поверить, что остался в живых. Через некоторое время я овладел собой, взобрался на пути и похромал к Форт-Скотту. Там меня арестовали за бродяжничество, ночь продержали в камере, а наутро выгнали из города.

Временами я весьма критично высказываюсь о моем родном штате Оклахома. Прежде всего, я считаю, что он есть и всегда был самым грязным в политическом отношении из всех штатов страны. Но в целом я его люблю и горжусь им, и меня раздражают люди, которые пренебрежительно говорят об «окисах» и делают безграмотные заявления об отсталости нашего штата. Что касается политики, может, Оклахома и впрямь является «сердцем балканской Америки», если использовать фразу Института Брукинга. Но он настолько обогнал остальные штаты по уровню благосостояния, что их и сравнивать смешно.

Приведу кое-какую статистику. В Оклахоме гораздо больше асфальтированных дорог, больше заведений высшего образования, игровых площадок и парков в расчете на душу населения, чем в любом другом штате. В нем имеется департамент труда, в котором заняты по-настоящему озабоченные состоянием дел люди, а не просто сборище бесхребетных ослов, идущих на поводу собственных интересов. Его департамент благотворительности и исправительно-трудовых колоний давно уже служит образцом среди учреждений такого рода. В противоположность некоторым штатам на юге, Оклахома не хвастает своими достижениями — на мой взгляд, ведет себя даже излишне скромно. Прогрессивность и хорошая жизнь, которые являются целью штата, рассматриваются как законное право граждан. Многие бедняки приехали на жительство в штат, и некоторые даже сумели сколотить состояние, но не потеряли сочувствия к тем, кто не так удачлив, как они.

Умирающий с голоду, грязный оборванец, я соскочил с поезда в Оклахома-Сити поздним холодным ноябрьским вечером. И почти сразу же был схвачен двумя патрульными копами. Естественно, я счел это арестом, а их добрые слова — сарказмом. Но это было не в обычае копов Оклахома-Сити. Они отвезли меня в городской приют, где меня накормили и дали возможность помыться. Затем они передали меня двоим другим полицейским, которые доставили меня в центральный район. Эти двое предложили мне на выбор «гостиницу» на ночь — городскую тюрьму, часть которой была отдана бездомным, или одну из нескольких ночлежек, которые также были открыты по ночам для таких, как я. Они посоветовали мне, поскольку тюрьма переполнена, переночевать на скамье в одной из ночлежек. Я последовал их совету и впервые за многие недели спал нормально. Постельного белья у меня, конечно, не было, но скамьи были чистыми, а в комнате хорошо топили. Когда наступило утро и я опять вышел на улицу, я чувствовал себя отдохнувшим и полным надежд.

В городе было несколько бесплатных столовых вроде той, куда меня привели накануне. И хотя я был бродягой и ничем не лучше остальных, я вздрагивал при мысли о том, чтобы играть роль «бедолаги» — стать одним из жалких и отчаявшихся людей, потерявших всякую инициативу. Прошлой ночью у меня не было выбора. Сейчас же, лишь ощущая голод, но не умирая от него, я был полон решимости найти другой способ добывания пищи или обойтись на сегодня вовсе без нее.

Я побрел в южную часть города, где улицы Рено и Вашингтона в то время представляли собой рай для бедняка. Вывески предлагали новую обувь по доллару за пару, полный комплект одежды (слегка поношенной) за два с половиной, чистую комнату в гостинице за пять долларов в месяц. Магазины и рынки умоляли клиентов приобрести масло по цене десять центов за фунт, домашнюю копченую свинину по двенадцать центов за фунт и три фунта отличного кофе по цене двадцать пять центов. Яйца стоили шесть центов за дюжину, молоко — пять центов за кварту, хлеб — три буханки за пять центов. Что касается ресторанов — чистых заведений, где приятно пахло вкусной пищей, а в окнах красовались меню, — они практически кормили даром.