Джим Томпсон - Сейчас и на земле

Вся закавыка в том, что уйти вот так, за здорово живешь, я не могу. Говорят, на каком-то другом заводе был парень, и он не ужился с заведующим. Взбрело ему в голову, что лучший способ насолить ему – это поменять бирки на запчастях на складе. Так он и сделал, а потом уволился. А через три месяца ФБР заарканило его на Южном побережье. Ему-то, я полагаю, ничего особенного не сделают, он из приличной семьи республиканцев, а папаша у него какая-то шишка. А вот мне! Бог ты мой! Вся эта моя писанина; дружки и соратники, машина, на которой я сюда прибыл. Если только я во что-нибудь влипну или обстоятельства сложатся так, что я буду замешан поневоле, – об этом подумать страшно!

Не говорите, что я преувеличиваю. Я пробил тропинку в бетоне, бродя по ночам по тротуару и ломая голову над всем этим. И ни до чего, хоть убей, не додумался. Господи Боже мой, просто ума не приложу... Если б взять себя в руки и успокоиться. Для начала хоть это. Я пытался, пытался, но, сами видите, безуспешно. Как-то пришлось мне работать почтовым клерком в компании по продаже семян и саженцев. Когда у нас не сходился баланс, мы начинали просматривать все гроссбухи от корки до корки, пока наши карандаши сами не указывали нам исходной ошибки. Сейчас я пытался сделать то же самое, даже понимая, в чем, собственно, дело. Пытался... И все впустую. Только зря извелся, как всегда, так что чуть крыша не поехала. Спросите: а что же Гросс? Я бы и сам хотел знать. Должен признать, он, по крайней мере внешне, ведет себя вполне порядочно, я в на его месте так не смог, к тому же я чувствую себя чертовски неудобно по отношению к нему. Когда я сегодня, в субботу, уходил с завода, он подваливает и говорит, что ему все равно в город, так что, если я хочу, он может подкинуть меня. Я согласился. Будь Мун под боком, я б, конечно, отговорился, потому что уж кому, как не мне, знать, что друг Гросса – недруг Муна. Да только Мун уже укатил. По дороге Гросс говорит:

– Я рад, что ты взялся за эти книги. Я сам хотел, чтоб Мун меня от них отставил.

– Рад, что услужил, хотя, честно говоря, это сплошная головная боль.

– Ну как, все исправил?

– Куда там.

– А Мун вроде сказал, что ты классный учетчик.

Я промолчал.

– Ты, должно быть, думаешь, что я не умею бухгалтерию вести, и наговорил Муну, будто я наворочал там уйму ошибок.

– Я этого с Муном не обсуждал. Высади-ка ты лучше меня, я пройдусь пешком.

– Сиди, – бросает Гросс, – я ведь о деле говорю.

Мы доехали до моего дома, я поблагодарил его и собрался было вылезать.

– Подожди, – говорит он. – Хочу тебе кое-что показать.

Я смотрю на него, а он достает старый конверт и авторучку и, сделав несколько круговращательных движений рукой, одним росчерком пера рисует птичку.

– Можешь так?

Я признался, что мне это слабо.

– Вот, возьми, – говорит он ехидно и бросает конверт мне на колени.

Надо было попросить у него автограф, и ведь дал бы, черт его подери!

Пятая неделя, а если быть точным, начало шестой.

Дела на заводе еще круче, чем раньше. Я получил прибавку; Шеннон заболела. О первом говорить особенно нечего. Прибавку я получил с прошлой пятницы. Бьюсь я не на жизнь, а на смерть (в прямом смысле) с учетными книгами, как подваливают к моему столу Мун и этот коротышка, что вечно шляется по заводу, но который раньше к моему столу явно не питал особого интереса.

– Дилли, – начинает Мун. – Мистер Доллинг хочет поговорить с тобой. Мистер Доллинг – заведующий всеми складами.

По голосу ничего не скажешь – спокойный и безразличный, как всегда. Однако какую-то подначку я почувствовал, и Доллинг, судя по всему, тоже. Доллинг росточком футов пятьдесят, животик кругленький, волосенки (что еще остались) рыжеватые, а голосище – мертвые (ежели еще не распались во прах) все, как один, пробудятся. Поговаривают, что у него приличный пакет акций компании, но правда ли это, не знаю. Смотрит он на Муна строго и говорит:

– Хорошо, благодарю вас.

А Мун говорит:

– Не за что, – и отваливает.

Доллинг поворачивается ко мне.

– Мистер Мун, – начинает он своим голосищем, будто на родео вещает, – говорит, что вы очень ответственный работник.

– Это очень любезно с его стороны, – отвечаю.

– Я и сам заметил некоторые улучшения, – продолжает он, налегая животиком на стол, так что совсем перегнулся на мою сторону. – Вам известны условия, на каких вас нанимали на работу?

– Я не совсем понимаю, – говорю. – Вроде известны.

– В соответствии с политикой компании, сложившейся давно, всякий работник, проработавший у нас тридцать дней испытательного срока, получает прибавку в четыре цента. Это у нас занесено в устав компании. Но мы уже не управляем этой компанией – ею управляет профсоюз. Они дали нам контракт, и мы под дулом пистолета вынуждены были подписать его. А в контракте – профсоюзном, а не нашем, заметьте, – сказано, что всякий работник, проработавший здесь шестьдесят дней и не получающий пятидесяти восьми центов в час, обязан требовать эту плату. Там ни словом не говорится о повышении вашего оклада до пятидесяти четырех центов после первых тридцати дней работы. Я вовсе ничего против профсоюзов не имею. Если работнику этой компании хочется вступать в профсоюз, я его отговаривать не собираюсь. Я ни слова не говорю и не скажу против профсоюза. Понятно?

– Понятно.

– Я просто излагаю нашу позицию. Раньше наша политика состояла в том, чтобы поднимать зарплату хорошо проявившему себя за время испытательного срока работнику до пятидесяти четырех центов. Нынче же, коль скоро профсоюзу до этого нет дела, с какой стати беспокоиться нам?

– Понятно, – встреваю я.

– Но Мун уверяет нас, что вы стоящий человек, – говорит он и выжидательно смотрит на меня.

– Благодарю.

– И должен сказать вам, что в данном случае я считаю, что Мун прав. – Пауза.

– Благодарю, сэр.

– Вы, судя по всему, как раз тот тип работника, который нам здесь нужен. Сообразительный. – Пауза.

– Рад слышать, сэр.

– Трезвый.

– Так точно... сэр.

– Умеренных взглядов.

– Т-так т-точно, с-сэр.

– Итак, мы поднимаем ваш оклад до пятидесяти четырех центов в час. С данного момента. Все.

И удаляется заложив руки за спину. Когда Мун появился, я ему рассказываю о прибавке, но он, оказывается, об этом уже слышал.

– Я только что был в шлифовальном, – говорит, – мне расслышать, что он тебе говорит, ничего не стоило.

Четыре цента в час, скажем прямо, мелочь, какая-то пара баксов в неделю, но все же мне было приятно. И похоже, все это заметили, но надо мной не потешались, хотя я и сам спровоцировал, потешаясь над собой. Все сказали, что я, видать, приглянулся компании, раз они мне сделали исключение.

После дружеских прений мы порешили обмыть эти два доллара в воскресенье, а я должен взять на себя меню и прочее. Я же здорово готовлю, да будет вам известно; вернее, готовил в былые годы, когда жил один.