Курбан Саид - Али и Нино

И она стала обстоятельно планировать будущее Куколки. В это будущее входили теннис, Оксфорд, французский и английский языки… Короче, весь европейский набор…

Я молчал, потому что Куколка была еще очень мала, а под Яламой стояли тридцать тысяч красных. Мы веселились на лужайке и обедали, расстелив ковры, под деревьями. Неподалеку от лежащих буйволов Нино купалась. Проходившие мимо крестьяне в маленьких круглых папахах, кланялись своему хану и приносили нам полные корзины персиков, яблок и винограда. Мы не читали газет, не получали писем, мир ограничился пределами нашего имения, и мы были почти так же счастливы, как в Дагестане.

В один из жарких летних вечеров мы сидели в комнате. Издали послышался стук копыт. Я вышел на террасу и в человеке в черной черкеске узнал Ильяс бека. Он соскочил с коня. Я радостно протянул ему руки, но он не ответил на мое приветствие. В свете лампы лицо его было бледным, щеки ввалились.

— Русские заняли Баку, — проговорил он.

Я кивнул, словно давно знал это.

— Как это случилось, Ильяс бек? — спросила стоявшая у меня за спиной Нино.

— Ночью из Яламы пришли эшелоны с русскими солдатами. Они окружили город, и парламент сдался. Все министры, не успевшие бежать, арестованы, парламент распущен. Русские рабочие перешли на сторону своих земляков. В Баку у нас не оказалось ни одного солдата. Все находились на границе с Арменией. Я собираюсь организовать добровольческий партизанский отряд.

Я оглянулся. Нино ушла в комнату, слуги впрягли коней в карету. Нино собирала вещи и о чем-то говорила по-грузински с Куколкой. Потом мы ехали полем. Ильяс бек — верхом рядом с нами.

Вдали были видны огни Гянджи. На мгновение прошлое и настоящее слились в моем сознании. Я увидел бледного, серьезного Ильяс бека с кинжалом на поясе на мардакянской бахче, спокойную и гордую Нино.

В Гянджу мы приехали глубокой ночью. На улицах было беспокойно, людно. На мосту, разделяющем армянские и азербайджанские кварталы, стояли солдаты с оружием наизготовку.

На балконе правительственного здания в свете факелов развевался флаг Азербайджанской Демократической Республики.

Усталые солдаты отдыхали во дворе самой большой в Гяндже мечети. Где-то у реки строчил пулемет.

Я сидел, прислонившись к стене, слушал этот отвратительный треск и думал о том, что Азербайджанская Республика доживает свои последние дни. Передо мной была миска супа, на коленях лежала тетрадь, куда я торопливо записывал происходящее.

Что произошло за это время? Что происходило в эти восемь дней с тех пор, как мы с Нино остановились в маленьком номере гянджинской гостиницы?

— Сумасшедший, ты совсем потерял голову, — говорил Ильяс бек.

Было три часа ночи. В соседней комнате спала Нино.

— Сумасшедший, — повторил он и принялся расхаживать по комнате.

Я сидел за столом, и мне было совершенно безразлично, что думает Ильяс бек.

— Я остаюсь здесь, — снова сказал я. — Придут добровольческие отряды, и мы будем сражаться. Я не собираюсь бежать со своей Родины.

Ильяс бек остановился передо мной, грустно и зло взглянул на меня.

— Али хан, мы вместе учились в гимназии и на больших переменах вместе дрались с русскими. Я был рядом с тобой, когда ты догонял машину Нахараряна. Я отвозил Нино домой, и я стоял рядом с тобой у ворот Цицианишвили. Но теперь ты должен уехать. Ради Нино, ради себя и ради нашей Родины, которой ты еще будешь нужен.

— Если ты остаешься здесь, Ильяс бек, то остаюсь и я.

— Я остаюсь потому, что я — одинок, потому что я умею командовать солдатами, и у меня есть опыт уличных боев. Уезжай в Иран, Али хан.

— Я не могу уехать ни в Иран, ни в Европу.

Я подошел к окну. Во дворе горели факелы, доносился лязг металла.

— Али хан, наша республика не продержится и восьми дней.

Я безразлично кивнул. Под окном прошли люди с оружием в руках. Из соседней комнаты послышался шум, я оглянулся и увидел стоявшую в дверях Нино.

— Через два часа последний поезд на Тифлис, — сказал я жене.

— Да, Али хан, мы едем.

— Нет, едешь ты с Куколкой. Я приеду позже. Пока мне надо остаться здесь. А ты должна уехать. Сейчас все совсем иначе, чем было в Баку. Ситуация совершенно другая, ты не можешь оставаться здесь, Нино, теперь у тебя есть ребенок.

Я говорил что-то еще. Отсветы факелов играли на стене, блики падали на лицо Ильяс бека, стоявшего в углу, опустив голову.

Нино уже окончательно проснулась. Она тихо подошла к окну, выглянула на улицу, потом обернулась к Ильяс беку. Ильяс бек отвернулся. Нино вышла на середину комнаты, склонила голову набок.

— А как же Куколка? — спросила она. — У нас ребенок, ты не хочешь ехать с нами?

— Я не могу ехать, Нино.

— Твой прадед погиб на гянджинском мосту. Я помню это еще из экзаменов по истории.

И вдруг, застонав, как раненый зверь, Нино опустилась на пол. Глаза ее были сухими, тело била крупная дрожь. Ильяс бек выбежал из комнаты.

— Я приеду к вам, Нино. Очень скоро, всего через восемь дней.

Нино продолжала стонать. Люди за окном пели гимн гибнущей республики.

Вдруг Нино замолчала. Она долго смотрела на меня, потом поднялась. Я взял чемодан, запеленатую Куколку, и мы тихо спустились по ступенькам гостиницы. Ильяс бек ждал нас в машине. Через толпу мы с трудом проехали к вокзалу.

— Потерпи три-четыре дня, Нино, — сказал Ильяс бек, — всего три-четыре дня, и Али хан будет с вами…

Нино спокойно кивнула.

— Знаю. Мы поживем сначала в Тифлисе, а потом уедем в Париж. У нас будет домик с садом, и вторым родится мальчик.

— Да, Нино, все будет именно так…

Я старался говорить спокойно и уверенно. Глядя вдаль, Нино стиснула мне руку.

Медленно скользя по извивающимся, как змеи, рельсам, из темноты выполз похожий на зловещее чудовище поезд.

Нино торопливо поцеловала меня.

— Всего хорошего, Али хан. Через три дня встретимся.

— Конечно, Нино, а потом уедем в Париж.

Она улыбнулась, я не мог шевельнуться, словно мои сапоги приросли к перрону. Ильяс бек проводил Нино в вагон. Она выглянула из окна, похожая на испуганную, потерявшую гнездо маленькую птичку. Поезд тронулся. Нино махнула мне рукой.

Ильяс бек на ходу спрыгнул с подножки вагона.

Мы возвращались в город, и я думал о доживающей последние дни республике.

Светало. Город был подобен арсеналу. В Гянджу подтянулись крестьяне, привозя с собой припрятанные пулеметы, боеприпасы. С армянской стороны изредка доносились выстрелы. Та часть города уже принадлежала России.

В Гяндже появился человек с густыми бровями, орлиным носом и глубоко запавшими глазами. Это был шахзаде Мансур Мирза Гаджар. Никто не знал, кто он и откуда приехал. Он происходил из рода Гаджаров, и на его папахе сиял серебряный иранский лев. Человек этот, считавший себя потомком Ага Мухаммеда, взял командование на себя.