Теофиль Готье - Мадемуазель де Мопен

Недавно у меня было приключение.

Я посещала один дом, где была прелестная девчушка лет от силы пятнадцати; в жизни не видывала я столь пленительного миниатюрного создания. Она была белокура, но цвет ее волос так нежен и прозрачен, что обычные блондинки рядом с ней выглядели бы совершенно чернявыми и темными, как кроты; казалось, волосы у нее золотые и припудрены серебром; брови ее были такого нежного цвета, постепенно переходившего от более темных тонов к светлым, что были почти незаметны; взгляд светло-голубых глаз был мягкий и бархатистый, а веки невообразимо нежные и тонкие; ротик, такой крохотный, что в него не поместился бы и кончик пальца, сообщал ее миловидному личику еще более ребячливое и славное выражение, а в плавной округлости ее щек, украшенных ямочками, таилось невыразимо простодушное очарование. Вся ее ладная маленькая фигурка неописуемо восхитила меня; я влюбилась в ее белые хрупкие ручки, прозрачные на свету, в ее птичьи ножки, едва касавшиеся земли, в ее стан, который подломился бы от малейшего дуновения, и в ее перламутровые плечи, еще неразвитые и, к счастью моему, видневшиеся из-под криво повязанной косынки. Ее лепет, в котором сквозило природное остроумие, еще более забавное благодаря наивности, занимал меня целыми часами, и я испытывала непонятное удовольствие, заставляя ее разговориться; из нее так и сыпались прелестные и уморительные истории, иногда поражавшие тем, как затейливо она их придумывает, а иногда, напротив, казалось, что их скрытый смысл ускользает от нее самой, и это делало их в тысячу раз привлекательней. Я угощала ее конфетами, которые нарочно припасла в желтой черепаховой коробочке, и это приводило ее в восторг: она была ужасная лакомка, как и положено такой кошечке. Едва я входила, она бежала ко мне и ощупывала мои карманы, чтобы выяснить, на месте ли вожделенная бонбоньерка, а я перебрасывала коробочку из руки в руку, и начиналась легкая потасовка, в которой малышка неизбежно оказывалась победительницей и отнимала у меня все гостинцы.

И вот однажды она ограничилась тем, что с отменно важным видом кивнула мне и не подбежала, как всегда, чтобы проверить, не иссяк ли у меня в кармане источник сластей, а гордо осталась сидеть на стуле, выпрямившись и отведя локти назад.

— Что случилось, Нинон, — обратилась я к ней. — Вы полюбили соль, или, может быть, боитесь, как бы у вас не выпали зубы от сладкого? — и с этими словами я постучала по коробочке, спрятанной в камзоле, и она в ответ издала самый медовый и сахарный звук на свете.

Нинон облизала краешек губ язычком, словно упиваясь воображаемой сладостью отсутствующей конфеты, но не тронулась с места.

Тогда я извлекла коробочку из кармана, открыла и стала добросовестно поглощать шоколадные конфеты, которые она любила больше всего; на мгновение над ее решимостью возобладала тяга к сладкому, она протянула руку за конфетой и тут же отдернула.

— Я уже слишком взрослая для конфет! — вздохнула она.

— Я не заметил, чтобы вы очень уж повзрослели за последнюю неделю. Разве вы похожи на грибы, которые вырастают за одну ночь? Подойдите, я вас измерю.

— Смейтесь, сколько вам будет угодно, возразила она с очаровательной гримаской, — но я уже не девочка и хочу быть совсем взрослой.

— Превосходное решение, достойное того, чтобы в нем упорствовать; а нельзя ли узнать, милая барышня, по какому случаю пришла вам в голову эта неотразимая мысль? Еще неделю назад вы, сдается, были вполне довольны тем, что вы маленькая девочка, и уплетали шоколадные конфеты, нимало не заботясь о том, как бы не уронить своего достоинства.

Малышка бросила на меня загадочный взгляд, оглянулась по сторонам, убедилась, что никто нас не слышит, наклонилась ко мне с таинственным видом и сказала:

— У меня есть поклонник.

— Черт побери, тогда я не удивляюсь, что вы больше не хотите конфет, и все же напрасно вы их не взяли: покормили бы с вашим поклонником кукол или выменяли их у него на волан.

Девчушка презрительно передернула плечами и ясно дала понять, что ей меня очень жаль. Поскольку она по-прежнему держалась как оскорбленная королева, я продолжала:

— Как зовут этого славного героя? Наверное, Артюр или Анри. — То были два маленьких мальчика, с которыми она обычно играла, называя их своими мужьями.

— Нет, не Артюр и не Анри, — сказала она, устремив на меня светлые прозрачные глаза, — а взрослый господин. — И, чтобы дать мне представление о его росте, она приподняла руку над головой.

— Такой высокий? Ну, это уже серьезно. Кто же этот столь взрослый господин?

— Господин Теодор, я с удовольствием вам отвечу, но вы никому не говорите, ни маме, ни Полли (ее гувернантке), ни вашим друзьям, которые считают меня маленькой: они будут надо мной смеяться.

Я обещала ей хранить нерушимую тайну, потому что мне было весьма любопытно знать, кто же этот галантный кавалер, а малышка, видя, что я свожу разговор на шутку, все не решалась на полную откровенность.

Я честным словом заверила ее, что буду ревностно хранить секрет, и тогда она, успокоившись, соскочила со стула, подбежала, склонилась над спинкой моего кресла и еле слышно прошептала мне на ухо имя ее обожаемого принца.

Я смутилась: это оказался шевалье де Ж***, грязный и неисправимый скот, с душонкой школьного учителя и внешностью тамбурмажора, человек до мозга костей подлый и развратный, сущий сатир, разве что без козлиных рожек и острых ушей. У меня возникли серьезные опасения за бедную Нинон, и я твердо решила во всем разобраться. Тут вошли люди, и наш разговор прервался.

Я уселась в уголке и стала ломать себе голову, как не позволить делу зайти чересчур далеко, ибо отдать такое очаровательное создание в руки отъявленному негодяю было бы сущим убийством.

Мать девочки была дама полусвета; дома у нее собиралось общество игроков и умных людей. Здесь читали тусклые стихи и проигрывали блестящие экю, что служило компенсацией. Хозяйка дома не слишком любила дочку: та была для нее ходячей выпиской из церковно-приходской книги, мешавшей ей убавлять себе годы. К тому же девочка подрастала, и ее все более заметное очарование побуждало к сравнению явно не в пользу родительницы, которую заметно потрепала череда годов и мужчин. Поэтому ребенок рос в небрежении, и некому было защитить его от похоти мерзавцев, вхожих в дом. Если бы мать и занялась ею, то, по-видимому, лишь для того, чтобы извлечь побольше выгоды из ее юности и подороже продать ее красоту и невинность.

Так или иначе, судьба, ей уготованная, не вызывала сомнений. Я думала об этом с болью, потому что Нинон была прелестная девочка и наверняка заслуживала лучшего; она была как жемчужина чистейшей воды, угодившая в смрадную трясину; мысль о ней не давала мне покоя, и я решила во что бы то ни стало вызволить ее из этого ужасного дома.