Морис Бланшо - Рассказ?

# Он считал, что преисполнился терпения, наделе же лишь утратил нетерпение. У него больше не было ни того, ни другого; у него была лишь их нехватка, из которой, представлялось ему, он сможет извлечь последнюю силу. В нетерпении, без нетерпения, ни соглашаясь, ни отказываясь, покинутый, но не оставленный, движущийся в неподвижности.

С какой меланхолией, но и с какой спокойной достоверностью чувствовал он, что никогда больше не сможет сказать: “Я”.

# Всегда, перед лицом каждого мгновения, мы должны вести себя так, как будто оно вечно и дожидается, пока мы снова не станем преходящими.

Они всегда беседовали о том мгновении, когда их там уже не будет, и хотя отлично знали, что всегда будут там, дабы о подобном моменте беседовать, думали, что нет ничего достойнее их вечности, чем проводить ее, воображая ее завершение.

# Нет ли там двери, которую он не заметил? Гладкой стены — там, где находятся два окна? Все время, даже когда темно, все того же света?

# Выражать только то, что невыразимо. Оставлять его невыраженным.

# Ей помогало говорить нечто отрицательное. У него сложилось впечатление, что в каждой из своих фраз она всегда оставляла место для возможности с этим покончить.

Она явно старалась не поддерживать все, что говорила, своим собственным существованием. Если возможно не держаться позади того, что говоришь, не наделять слова ни жизнью, ни пылом, говорить вдалеке от себя и, однако, с самой что ни на есть большой страстью, страстью без пыла и жизни, то именно она сейчас и говорила.

# Чего он никогда у нее не спрашивал, так это правду ли она говорила. Чем и объяснялись их сложные отношения; она говорила правду, но не в том, что говорила.

И в один прекрасный день она заявила: “Теперь я знаю, почему вам не отвечаю. Вы меня не расспрашиваете”. — “Это верно, я не расспрашиваю вас, как полагается”. — “И, однако, все время меня расспрашиваете”. — “Да, все время”. — “Слишком уж понуждая отвечать”. — “Однако же… согласитесь, я прошу об очень малом”. — “Слишком малом, чтобы на это хватило моей жизни”. Стоя почти рядом с ним, она смотрела прямо перед собой: “Естественно, умри я, и вы не преминули бы вернуть меня к жизни, чтобы вновь вынудить отвечать”. — “Если только, — сказал он, улыбаясь, — я не умру первым”. — “Надеюсь, что нет, это было бы еще хуже”. Она приостановилась и словно бы перешла к другой идее: “Я, должно быть, способна знать только что-то одно”. — “Как я только одно и слышать. И мы боимся, что это не одно и то же. Осторожничаем”.

Я могу услышать только то, что уже слышал.

# “Вы во мне сомневаетесь?” Она имела в виду свою правдивость, свои слова, свое поведение. Но мне за этим слышалось куда большее сомнение.

Ах, если бы я смог убедить себя, что она от меня что-то скрывает. “У тебя есть секрет?” — “Теперь он ваш, вы отлично это знаете”. Да, к сожалению, я знал, что он мой, притом не зная его самого.

И, в довершение, с напором: “Мне что, говорить без передышки?”

# Тебе нужно быть осмотрительнее: что за личность! С виду вне закона, но она словно прикована к некой особой точке этого места, точке, которую сделала бы видимой, если бы твое желание ее видеть не отвергало все остальное.

Ночные мысли, все более блистательные, более безличные, более мучительные. Постоянно бесконечные мука и радость — и в то же время покой.

# “Мне хотелось бы, чтобы вы меня любили только тем, что в вас есть безучастного и бесчувственного”.

# Не подсказывала ли не раз она ему, что описание тщетно стремится к незавершенности, оно всегда было полным, в нем не хватало единственно их собственного отсутствия, и это ее то ли радовало, то ли тревожило, кто знает. “Когда мы уйдем”. Или только: “Когда вас больше здесь не будет”. — “Тогда и вас, вас тоже больше здесь не будет”. — “И меня тоже, меня здесь больше не будет”.

# Две тесно сомкнутые друг с другом речи, словно два живых, но нечетко очерченных тела.

# Она была необычайно доброжелательна. Он ее расспрашивал, она отвечала. Ответ этот, что правда, то правда, ни о чем помимо вопроса не говорил, а просто его заключал. Это была все та же речь, возвращающаяся сама к себе, и, однако же, как он отдавал себе отчет, не совсем та же; имелась некоторая разница, как раз в возвращении, быть может, и крывшаяся, она многому бы его научила, будь он способен ее различить. Может быть, это разница во времени; может быть, это та же речь, но чуть стертая, чуть обогащенная из-за своего стирания неким особым смыслом, словно в ответе всегда содержалось чуть меньше, чем в вопросе.

“Все ваши речи меня вопрошают, даже когда вы говорите о том, что ко мне не относится”. — “Но к вам относится все!” — “Не ко мне. Я же здесь, этого должно вам хватать”. — “Да, этого мне должно хватать, но при условии, что я в вас уверен”. — “Вы во мне не уверены?” — “В вас, если это были вы”. Еще немного — и он бы сообщил ей то, что уже предчувствовал: там, где она была, имелось некое неясное множество, протянувшееся до бесконечности и теряющееся среди бела дня, толпа, которая была не настоящей толпой людей, а чем-то неисчислимым и неопределенным, своего рода абстрактной слабостью, неспособной предстать иначе, кроме как в пустой форме очень большого числа. И однако же она, каковы бы ни были ее отношения с этой толпой, никогда в ней на самом деле не терялась, напротив, навязывала себя с кроткой властностью, которая делала ее более присутствующей и более убедительной.

“Я вижу вокруг вас все, что вы наговорили, — будто некая масса, в которую вас манит влиться, что-то по-своему слабое — слабостью почти отвратительной”. — “Я тоже это чувствую. Оно беспрестанно колышется”. — “Неужели и в самом деле то, что мы говорим, столь жалко?” — “Боюсь, что жалко, но это по моей вине”. — “Это наша вина”. — “Да, да, — радостно сказала она, — это наша вина”.

# Сквозь слова еще проходило немного дневного света.

# “Когда он вам это сказал?” — “Он мне это сказал?” — “Он же в самом деле сказал вам, что ему нравится быть рядом с вами?” — “Что за чудные слова!” Это привело ее в хорошее расположение духа. “Нет, так он никогда не говорил”. И с какой-то диковинной энергией: “Ему не нравилось быть рядом со мной, ему ни с кем не нравилось быть рядом”. — “А, это слишком уж громко сказано. Он жил обособленно? Не очень-то любил видеться с людьми?” И прежде чем она воспользовалась возможностью ответить, он подыскал дерзкий вопрос: “Почему же тогда он почти все время оставался с вами?” Она выслушала его речь, не противясь, казалось, чтобы та рядом с ней водворилась. Она пребывала в неподвижности, и он спрашивал себя, долго ли она выдержит, будучи центром подобного давления, но она нашла кое-что получше, нежели этому сопротивляться, и, к его изумлению, сказала ему больше, чем когда-либо, причем так, что это пробудило в нем самом далекое, мучительное осознание: “Да, он почти все время оставался со мной”.