Джозеф Конрад - Сердце тьмы. Повести о приключениях

Молоденькая девушка (ее звали Адель) приводила его в замешательство при каждой его попытке разобраться в этом вопросе. Правда, попытки эти были неуклюжи и робки, потому что генерал вдруг очень остро почувствовал количество своих лет, своих ран и множество других своих недостатков и окончательно убедил себя в том, что он недостоин ее, ибо он только теперь, на собственном опыте, узнал, что означает слово «трус». Насколько он мог разобраться, она как будто давала понять, что, вполне положившись на нежное материнское чувство и материнскую прозорливость, она не испытывает непреодолимого отвращения к особе генерала д’Юбера и что этого для хорошо воспитанной юной девицы вполне достаточно, чтобы вступить в брачный союз. Такое отношение мучило и уязвляло гордость генерала д’Юбера. И, однако, спрашивал он себя в сладостном отчаянии, на что, собственно, большее он может рассчитывать.

У нее был ясный, открытый лоб. Когда ее синие глаза смеялись, линии ее рта и подбородок сохраняли очаровательную серьезность. И все это выступало в такой пышной рамке блестящих светлых волос, дышало такой удивительной свежестью румянца, такой выразительной грацией, что генералу д’Юберу никогда не удавалось поразмыслить хладнокровно над этими возвышенными требованиями своей гордости. Он, собственно, даже побаивался предаваться такого рода размышлениям, ибо они не раз доводили его до такого отчаяния, что он понял: скорей согласится убить ее, чем откажется от нее. После таких переживаний, которые бывают у людей в сорок лет, он чувствовал себя разбитым, уничтоженным, пристыженным и несколько напуганным. Но он научился находить утешение в мудрой привычке просиживать далеко за полночь у открытого окна, и подобно фанатику, предающемуся фанатическим размышлениям о вере, замирать в экстазе при мысли о том, что она существует.

Однако не следует думать, что кто-либо из окружающих мог по его виду догадаться обо всех этих перипетиях его душевного состояния. Генерал д’Юбер неизменно сиял, что не стоило ему ни малейшего усилия, потому что, сказать правду, он чувствовал себя необыкновенно счастливым. Он соблюдал установленные для его положения правила: спозаранку каждое утро посылал цветы (из сада и оранжерей Леони), а немножко попозже являлся сам завтракать со своей невестой, ее матерью и дядюшкой-эмигрантом. Днем они прогуливались или сидели где-нибудь в тени. Бережная почтительность, готовая вот-вот перейти в нежность, – таков был оттенок, окрашивавший их взаимоотношения с его стороны; шутливая речь прикрывала глубокое смятение, в которое повергала его ее недосягаемая близость. На исходе дня генерал д’Юбер возвращался домой и, шагая среди виноградников, чувствовал себя то ужасно несчастным, то необыкновенно счастливым, а иной раз погружался в глубокую задумчивость, но всегда с неизменным ощущением полноты жизни, какого-то особенного подъема, присущего художнику, поэту, влюбленному – людям, одержимым большим чувством, высокой думой или возникающим перед ними образом красоты.

Внешний мир в такие минуты не очень отчетливо существовал для генерала д’Юбера. Но однажды вечером, переходя мостик, генерал д’Юбер увидел вдалеке на дороге две фигуры.

День был чудесный. Пышное убранство пылающего закатного неба пронизывало мягким сиянием четкие краски южного ландшафта. Серые скалы, коричневые поля, пурпурные волнистые дали, сливаясь в сияющем аккорде, наполняли воздух вечерним благоуханием. Две фигуры вдалеке были похожи на два неподвижных деревянных силуэта, совершенно черных на белой ленте дороги. Генерал д’Юбер различил длинные прямые походные сюртуки, застегнутые до самого подбородка, треугольные шляпы, худые, резко очерченные загорелые лица – старые солдаты-усачи. У одного из них, у того, что был повыше, чернела повязка на глазу; суровое высохшее лицо второго отличалось какой-то странной непонятной особенностью, которая при ближайшем рассмотрении оказалась отсутствием кончика носа. Подняв одновременно руки к шляпам, они приветствовали штатского, который шел, слегка прихрамывая, опираясь на толстую палку, и спросили его, как пройти к дому генерала барона д’Юбера и есть ли возможность побеседовать с ним наедине.

– Если вам кажется, что здесь достаточно уединенно, – сказал генерал д’Юбер, окидывая взором пурпурные полосы виноградников, раскинувшихся у подножия круглого холма, на самом верху которого прилепились серые и коричневые хижины деревушки, а над ними, как вершина утеса, торчала высокая колокольня, – если вы находите, что здесь достаточно уединенно, вы можете поговорить с ним сейчас же, и я прошу вас, товарищи, говорите открыто. Будьте вполне спокойны.

Услышав это, они отступили на шаг и снова поднесли руки к шляпам, на этот раз с подчеркнутой церемонностью. Затем тот, у которого не хватало кончика носа, выступив от имени обоих, сказал, что дело весьма конфиденциальное и приходится соблюдать осторожность. Их штаб-квартира вон там, в деревушке, где это проклятое мужичье – подлые, гнусные роялисты – подозрительно косится на них, трех честных солдат. Сейчас он просил бы генерала д’Юбера назвать им только имена его друзей.

– Каких друзей? – с удивлением сказал генерал д’Юбер, совершенно сбитый с толку. – Я живу здесь у моего зятя.

– Ничего, он подойдет, – сказал ветеран с отмороженным носом.

– Мы друзья генерала Феро, – вмешался другой.

Он до сих пор стоял молча и только грозно сверкал своим единственным глазом на этого человека, который никогда не любил императора. Было на что посмотреть! Потому что даже эти иуды в раззолоченных мундирах, продавшие его англичанам, эти маршалы и принцы – все они хоть когда-нибудь да любили его. Но этот человек никогда не любил императора. Генерал Феро так и сказал, совершенно определенно.

Генерал д’Юбер почувствовал, как у него екнуло в груди. На какую-то ничтожно малую долю секунды он словно увидел, как земля в бесконечной неподвижности пространства завертелась с каким-то зловещим глухим шумом. Но это биение крови в ушах сразу утихло. Он невольно прошептал:

– Феро?.. Я совсем забыл о его существовании!

– И, однако, он существует – очень неудобно, правда, – в этой поганой харчевне, в логове дикарей, – ядовито сказал одноглазый кирасир. – Мы приехали сюда час тому назад на почтовых. Он сейчас с нетерпением ждет нас. Нам, видите ли, надо поторопиться. Генерал нарушил министерский приказ, чтоб получить от вас удовлетворение, которое он вправе требовать по законам чести. И, само собой разумеется, он хотел бы получить его прежде, чем жандармы нападут на наш след.

Спутник его постарался изложить это несколько яснее: