Эмиль Золя - Тереза Ракен. Жерминаль

Она ничего не ответила, только покачала головой. Часто бывало, что мужчины сходились с женщинами, чтобы обладать ими, но нисколько не заботились об их счастье. Слезы ее стали теперь горючими, — так тяжело было думать, что она могла бы жить счастливо, если бы попался ей другой, добрый парень, который всегда вот так бы защищал ее крепкой своей рукой. Другой, добрый? И в этот миг душевного смятения перед нею вставал смутный образ другого. Да что же вспоминать? Все кончено, теперь у нее было лишь одно желание — прожить до конца дней своих вот с этим человеком, только бы он не мучил ее.

— Пожалуйста, — сказала она, — пожалуйста, постарайся быть иногда таким, как сейчас.

Разрыдавшись, она не могла говорить, и он снова поцеловал ее.

— Глупенькая! Ладно! Ей-богу, вот клянусь, не стану больше обижать тебя! Или я хуже других? А?

Она смотрела на него и улыбалась сквозь слезы. Может быть, он и прав. Где встретишь счастливых женщин? И хоть она не очень верила его клятве, было так радостно видеть его ласковым. Боже мой, если б навеки так осталось! Наконец они успокоились и прильнули друг к другу в долгом объятии, но тут послышались шаги, и тогда оба встали. Трое товарищей, видевших, как Шаваль нес Катрин, пришли узнать, что с ней.

Назад отправились все вместе. Было около десяти часов; выбрав прохладный уголок, позавтракали, прежде чем опять приняться за работу в жаре, и духоте и вновь обливаться потом. Доев двойной бутерброд из черного хлеба, только собрались было выпить по глотку кофе из фляги, как вдруг их встревожил гуд, донесшийся издали. Что там? Какая еще беда стряслась? Все поднялись, побежали. Ежеминутно встречались им в квершлаге забойщики, откатчицы, коногоны, тормозные, и никто не знал, что случилось. Люди кричали. Верно, случилось несчастье. Мало-помалу страх охватил всю шахту, из штреков выбегали обезумевшие от ужаса люди, с лампочками, плясавшими в руках, мчались в темноте. Да где произошла катастрофа? Почему не предупреждают?

Вдруг прошел штейгер, выкрикивая на ходу:

— Режут тросы! Режут тросы!

Началась паника. Люди как бешеные понеслись, по темным ходам, все потеряли голову. Зачем перерезают тросы? Кто перерезает? Ведь в шахте люди работают. Это казалось чудовищным.

Раздался и пропал вдали голос другого штейгера:

— Забастовщики из Монсу режут тросы. Все наверх!

Лишь только Шаваль услышал это, он сразу остановил Катрин. При мысли, что, выбравшись из шахты, он встретит тех, что пришли из Монсу, у него подкосились ноги. Так, значит, явилась та шайка! А он-то полагал, что ее утихомирили жандармы! Шаваль решил было повернуть назад и подняться через ствол шахты Гастон-Мари, но там давно не было ни бадьи, ни лестниц. Он сыпал ругательствами, колебался и, скрывая страх, кричал, что глупо бежать как сумасшедшим. Разве их оставят на дне шахты?

Снова вблизи раздался голос штейгера:

— Все наверх! Скорее! К лестницам!

И волна бежавших подхватила Шаваля.

Он грубо толкал Катрин, кричал, что она еле тащится. Хочет, верно, чтобы она одни остались в шахте и сдохли бы тут с голоду. Ведь разбойники, нагрянувшие из Монсу, способны сломать лестницы, не дожидаясь, когда люди поднимутся. Это гнусное подозрение довершило всеобщее безумие; люди неслись по выработкам как исступленные, как сумасшедшие, стараясь обогнать других, первыми примчаться к лестницам и подняться раньше всех. Бегущие кричали, что лестницы сломаны и никто не выйдет. А когда ошалевшие от страха люди начали выбегать в рудничный двор, там поднялась свалка, — все бросились к запасному стволу, устроили драку перед узкой дверцей лестничного хода; старик конюх, уведя, осторожности ради, лошадей в конюшню, смотрел на эту картину с презрительной беспечностью, ибо привык проводить ночи под землей и был уверен, что его-то всегда вытащат отсюда.

— Черт тебя дери, лезь впереди меня! — сказал Шаваль, подталкивая Катрин. — Я хоть поддержу тебя, если ты сорвешься.

Пробежав три километра, ошеломленная, едва дыша, вновь обливаясь потом, она ничего не соображала и только отдавалась течению людского потока. Тогда Шазаль потащил ее за собой с такой силой, что чуть не сломал ей руку; она жалобно вскрикнула, слезы брызнули у нее из глаз. Значит, он уже забыл о своей клятве? Никогда ей не быть счастливой!

— Да иди же ты! — зарычал он.

Но Катрин очень боялась его. Если подниматься спереди него, он все время будет ее мучить, делать ей больно. И она упиралась, а толпа обезумевших людей отталкивала их в сторону. Вода, просочившись из стенок шахтного ствола, падала крупными каплями, дощатый настил, дрожавший под ногами бежавших, вот-вот мог проломиться над сточным колодцем глубиною в десять метров. Как раз в Жан-Барте два года назад произошел ужасный случай: оборвался трос, клеть упала в сточный колодец, и два человека утонули в жидкой грязи. И теперь каждый думал об этом: ведь все могли погибнуть тут, если толпа сгрудится и настил провалится.

— Дура несчастная! — крикнул Шаваль. — Подыхай, коли так! Мне руки развяжешь.

Он полез по лестнице. Катрин последовала за ним.

От подошвы шахты до поверхности было устроено сто две лестницы — все одинаковой длины — около семи метров; каждая поставлена была на узкую площадку, занимавшую весь поперечник колодца; человек с трудом мог протиснуться в остававшийся свободным квадратный тесный просвет; это была как бы плоская труба высотою в семьсот метров; между стенкой шахтного ствола и стенкой сруба, в котором прежде двигалась клеть, тянулась вверх сырая, темная, бесконечная пора, где правильными ярусами громоздились одна над другой лестницы, поставленные почти отвесно. Сильному мужчине и то требовалось двадцать пять минут, чтобы одолеть этот гигантский подъем. Впрочем, запасным ходом пользовались лишь в случаях катастроф.

Сначала Катрин поднималась бодро. Ее босые ноги привыкли к острому щебню, устилавшему откаточные ходы, их не резали прямоугольные ступени лестниц, окованные для прочности железом. Руки, крепкие, как у всех откатчиц, без устали хватались за перила, слишком для них широкие. Трудности этого нежданного подъема даже занимали ее, отвлекали от горестных мыслей. Как длинная змея, ползла вереница людей, по три человека на каждой лестнице, — такая длинная, что если бы голова ее уже выбралась на поверхность, хвост еще тянулся бы по настилу над сточным колодцем. Однако до поверхности еще было далеко; люди, взбиравшиеся первыми, одолели около трети подъема. Никто не произносил ни слова, ноги ступали с глухим стуком, лампы, словно гирлянда блуждающих звезд, поднимались все выше, выше, бесконечной, все удлинявшейся вереницей.

Катрин слышала, как мальчишка-откатчик, поднимавшийся вслед за нею, считал, сколько пройдено лестниц. Тогда и она принялась считать. Одолели пятнадцать лестниц, приближались ко второму рудничному двору. Вдруг она ударилась головой о ноги Шаваля. Он выругался и крикнул: «Эй, осторожней!» От одного к другому звену вся цепь остановилась, замерла. Что там? Что случилось? Каждый вдруг обрел голос, спрашивал, ужасался. Особенно волновались нижние, — то неведомое, что ожидало их наверху, томило их тем больше, чем выше они карабкались. Кто-то заявил, что надо спускаться: вверху сломаны лестницы. Всех терзал страх — вдруг впереди разверзнется пустота. Затем из уст в уста перелетело другое объяснение: какой-то забойщик поскользнулся и едва не упал с лестницы. Никто в точности не знал, что произошло; в начавшемся вдруг шуме ничего не было слышно. Да как же это? Ночевать тут, что ли? Наконец, хотя так ничего и не выяснилось, люди снова начали взбираться вверх, все так же медленно и тяжко; опять затопали ноги, заплясали лампы. Должно быть, лестницы сломаны где-то выше.