Август Стриндберг - Красная комната

— В руках его ваша судьба,— прошептал мрачный Ренгьельму.— Это драматург, директор и заведующий театром, мой смертельный враг.

Ренгьельм содрогнулся, оглядывая страшную фигуру, обменявшуюся с Фаландером взглядом глубочайшей ненависти и теперь обстреливавшую проход плевками.

После этого дверь открылась снова, и вошел почти изысканно изящный человек средних лет с напомаженными волосами и нафабренными усами. Он дружески уселся рядом с директором, который протянул ему в знак привета средний палец с перстнем.

— Это редактор консервативной газеты, защитник алтаря и трона. Он имеет свободный доступ за кулисы и хотел бы соблазнить всех девушек, на которых не загляделся директор. Он был раньше чиновником, но ему пришлось оставить свое место, я стыжусь сказать вам почему,— объяснил Фаландер Ренгьельму.— Но я стыжусь также сидеть в одной комнате с этими господами, и кроме того, я сегодня вечером даю здесь маленький банкет в честь моего вчерашнего бенефиса. Если у вас есть охота быть в плохом обществе, среди последних актеров, двух дам с плохою славой и старого проходимца, тогда прошу вас к восьми!

Ренгьельм не колебался ни минуты принять приглашение.

Паук у стены пробрался сквозь свою сеть — как бы для того, чтобы испытать ее прочность, и исчез. Муха еще посидела некоторое время. Но солнце спряталось за собором, петли сети раскрылись, исчезли, как будто их никогда и не было, и тополя перед окном задрожали. Тогда раздался голос великого человека и театрального директора, который закричал (говорить он давно разучился):

— Читал ты, как еженедельник опять нападает на меня?

— Ах, на эту болтовню тебе нечего обращать внимания!

— Не обращать внимания! Что, черт подери, хочешь ты сказать? Разве его не читает весь город? Конечно! Я хотел бы зайти туда и вздуть его, вот что я хотел бы! Он нагло утверждает, что у меня нет искренности и что я аффектирован.

— Подкупи его! Но не делай скандала!

— Подкупить? Ты думаешь, я не пытался? Это дьявольски страшные люди, эти либеральные газетчики. Когда их знаешь и дружишь с ними, они могут написать о тебе очень хорошо; но подкупить их никак нельзя, как бы бедны они ни были.

— Ах, ты просто не умеешь! Не надо прямо делать этого; надо посылать им подарки или деньги анонимно, не показывая виду!

— Как делают с тобой? Нет, брат, это с ними не пройдет; я пробовал! Адская мука иметь дело с убежденными людьми!

— Что это за жертва, как думаешь, была в когтях у черта? (Перемена темы.)

— Это меня не касается.

— А может быть, все-таки! Густав! Кто был этот господин с Фаландером?

— Он хочет поступить в театр, и фамилия его Ренгьельм.

— Что ты говоришь? Он хочет в театр? Он? — закричал директор.

— Да, он этого хочет! — отвечал Густав.

— И конечно — играть трагедию? И быть под покровительством Фаландера? И не обращаться ко мне? И взять мои роли? И оказать нам честь? И я ни слова об этом не знаю? Я? Я? Мне жаль его! Какая страшная будущность! Я буду покровительствовать ему! Я возьму его под свое крыло! Чувствуется сила моих крыльев, хотя я и не летаю! Они иногда придавливают! Это был красивый малый! Красив, как Антиной! {67} 67 Антиной — греческий юноша, красавец, фаворит римского императора Адриана, обожествленный после смерти. Жаль, что не пришел сперва ко мне! Он получил бы все роли Фаландера, все роли! О, о, о! Но еще не поздно! Пусть черт испортит его сперва! Он еще слишком свеж! Право же, у него был неиспорченный вид! Бедный малый! Я скажу одно только: спаси его Бог!

Звуки последних слов потонули в шуме, который подымали пришедшие пить грог горожане.

На другой день Ренгьельм проснулся поздно в своей комнате в гостинице. Воспоминания минувшей ночи подымались, как призраки, и окружали его постель в светлый летний день.

Он видел красивую, богато украшенную цветами комнату с закрытыми ставнями, в которой происходила оргия. Он видел тридцатипятилетнюю артистку, которой соперница навязала роли матерей; она входит в отчаяние и бешенство от новых унижений, напивается и кладет ноги на диван, и когда в комнате становится слишком тепло, она расстегивает лиф с такой же непринужденностью, с какой мужчина расстегнул бы жилет после плотной трапезы.

Вот старый комик, которому рано пришлось оставить амплуа любовника и после краткого расцвета опуститься до выходных ролей; теперь он развлекает мещан своими песнями и, главным образом, рассказами о своем прежнем величии.

Посреди облаков дыма и пьяных картин Ренгьельм видит молодую инженю, которая приходит со слезами на глазах и рассказывает мрачному Фаландеру, как директор опять делал ей гнусные предложения и, когда она отказалась, поклялся, что он отомстит тем, что отныне она получит только роли горничных.

И он видит, как Фаландер принимает жалобы и тревоги всех и как они исчезают от его дуновения; как он превращает в ничто все: обиды, унижения, удары ослиного копыта, несчастья, нужду и горе; как он поучает друзей своих ничего не преувеличивать, в особенности же заботы.

Но опять и опять видит он маленькую инженю с невинным личиком, другом которой он стал и от которой при прощании получил поцелуй, горячий, страстный поцелуй; правда, горячая голова его вспоминала теперь, что это вышло несколько неожиданно. Но как ее звали-то?

Он встает, чтобы взять графин, и в руки ему попадается маленький носовой платок с пятнами от вина. На нем неизгладимо написано тушью: Агнесса! Он целует его дважды в более чистые места и прячет его в свой чемодан.

Потом он заботливо одевается, чтобы пойти к директору, которого всего вернее можно застать между двенадцатью и тремя.

Чтобы не упрекать себя потом, он в двенадцать часов уже в дирекции, но застает там только сторожа, который спрашивает о его деле и предлагает свои услуги.

Ренгьельму это не нужно; он спрашивает, нельзя ли видеть директора; тут он узнает, что директор сейчас на фабрике, но должен прийти до обеда.

Ренгьельм думает, что фабрика — фамильярная кличка театра, но узнает, что директор имеет спичечную фабрику. Его зять, кассир, занят на почтамте и не появляется обыкновенно до двух часов; сын того, секретарь, занят на телеграфе, и поэтому его никогда нельзя застать наверняка. Но так как сторож понимает цель прихода Ренгьельма, то он передает ему от своего имени и от имени театра экземпляр устава театра; этот молодой дебютант может скоротать время до прихода кого-нибудь из дирекции.

Ренгьельм вооружился терпением и сел на диван изучать устав. Когда он прочел его, было еще только полчаса первого. Потом он проболтал со сторожем до сорока пяти минут первого. Потом он сел, чтобы проникнуть в глубину первого параграфа устава: