Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы

— Какой?

— Социально отработанные приемы. Организация. Вы только посмотрите — ведь существует техника управления людьми, именно техника, поскольку с человеком обращаются как с неким инструментом. И тут наблюдается прогресс: то, что прежде было индивидуальным мастерством, делается техникой. Все, к чему бы мы ни прикоснулись, превращается в некий инструмент. В том числе человек. И вы тоже. И только тот, там, наверху, ускользает от нас.

— Бог?

— Нет, человек. Преступник, спасающийся бегством. И, значит, я — не что иное, как рука властей. Я ничего не решаю, я только сжимаю кулак, и чем сильнее я его сжимаю, тем больше осознаю в себе власть, которая осуществляется через меня. Я — только рука, пусть так, но я, по крайней мере, чувствую ту страшную и непреклонную силу, которая мною наносит удар, которая нынче ударит опять. Я чувствую силу закона.

Комиссар умолк; наступила ночь, и было тяжко подниматься вверх, пробираясь через корни и каменья. Они и впрямь потеряли тропку и вслепую взбирались по откосу, ломая мокрый, колючий кустарник, цепляясь за землю исцарапанными руками. Потом наткнулись на какой- то навес, под которым лесники, наверное, подкармливали лесных животных. Место не роскошное, но тут можно было хотя бы закурить посреди немолчного гула мокнувших под дождем гор… Среди необъятных просторов ночи шумели темные струи дождя; порой слышался треск сломанной ветки да изредка срывался вниз камень и летел, подскакивая, по склону, грохоча будто гигантскими сапогами; все остальные звуки поглощал непрерывный шум дождя.

Славик прислушивался к звукам с тоской человека, затерявшегося во всеобъемлющей и непроницаемой тьме, поглотившей мир. Комиссар, стоявший возле него, словно окаменел. Но вдруг по спине его пробежала слабая, словно электрическая дрожь; дрожь повторялась, все усиливаясь и делаясь продолжительнее; тело комиссара бил непрекращающийся судорожный озноб.

— Что с вами? — воскликнул Славик.

— Ничего, — стуча зубами, проговорил полицейский, — ничего… Только страх… Это сейчас пройдет! Сию минуту!

— Отчего вам страшно?

— Не могу понять… Верно, от всего того, что о нем наговорили… Я ведь не хотел об этом думать. Вы ничего подобного не испытываете?

— Нет. Только смятение духа.

— Нет, не то. Что-то хуже, страх… Я не вынесу!

— Пойдемте-ка лучше, — настаивал Славик, которому становилось не по себе.

— Сейчас… Вы идите вперед. Только тихо. Пошли!

Идти между скалами было нельзя — они с трудом ползли на четвереньках. Очевидно, подняться выше было уже невозможно. «Идите!» — выдавил комиссар сквозь зубы. Обдирая руки и колени, Славик карабкался вверх; и лишь когда снова наткнулся на тропку, у него от ужаса похолодела спина: ведь стоило поскользнуться…

Комиссар молча обогнал его и быстро взбежал на вершину. В хижине горел свет. Комиссар тихонько постучал, дверь приоткрылась чуть-чуть, на полглаза. «Полиция», — шепнул комиссар, и дверь распахнулась, словно от вздоха облегчения.

— Благодарение богу, — загадочно прошептал хозяин, откладывая в сторону ружье, — благодарение богу.

— Когда он пришел? — поспешно спросил комиссар.

— Час назад. Хотел переночевать. На чердаке.

— Я сейчас спущусь, — раздался сверху громкий хриплый голос. — Только накину на себя что-нибудь.

Комиссар одним махом очутился на лестнице, словно подброшенный неведомой силой.

— Именем закона.

— Сейчас, — проговорил голос, удаляясь вглубь, — я, знаете, простудился… немного…

— Эй вы там, сторожите окно! — крикнул комиссар вниз, — ловите беглеца! Скорее!

Славик и хозяин с ружьем бросились вон.

Чердачное окно распахнуто настежь. Тишина. Ни шороха. Комиссар вышел с зажженным фонарем; и тут Славик, едва разбирая смысл, прочитал на щипце крыши давнюю надпись:

Между тем Пилбауэр с Евишеком поднимались в гору по проезжей дороге. Евишек ничего не видел в двух шагах от себя и боялся сбиться с пути. Детектив Пилбауэр молча и невозмутимо шагал впереди.

— Вы знаете эту дорогу? — выдохнул Евишек.

— Никогда здесь не бывал, — ответил Пилбауэр.

— А как попадете на место?

— Согласно приказу.

Снова воцарилась тишина. Евишек начал было напевать, но перестал: ему импонировало, что он идет бок о бок с сыщиком, — и проникся важностью момента.

— А усы у вас — фальшивые? — неожиданно сорвалось у него с языка.

— Нет, зачем же? — удивился невозмутимый полицейский.

— Значит, вы не переодеты?

— Нет, это я сам и есть, — скромно ответил сыскной агент.

Евишек тотчас проникся симпатией к этому печальному и тихому человеку.

— Это трудно — быть детективом?

— Нет, все зависит от характера. Вы, наверное, музыкант? Это куда более легкое занятие.

— О нет, не верьте, — воскликнул Евишек. — Вот нынче, например… писал я, что называется, большую вещь… квартет… И зашел в тупик. Не знаю, что писать дальше. Мелодия ускользнула.

— Надо идти по следу, — заметил детектив.

— О, художники идут по следу, они вечно ищут. Всю жизнь. А я вот выдохся. Оттого и пошел с вами, чтоб немножко забыться, отдохнуть.

— А я думал: вы из любопытства, как тот, другой.

— Да нет, я, собственно, пошел безо всякого интереса. Надеялся увидеть что-нибудь этакое необыкновенное, волнующее. Иногда необходимо потрясение… Ах, берите меня с собой почаще!

— С моим удовольствием, — серьезно сказал детектив, — но только если будет приказано. Без приказа лучше не ходить. Это нехорошо — преследовать человека.

У Евишека заговорила совесть.

— Но ведь это убийца, — защищался он.

Детектив кивнул.

— Да, нехорошо упустить такого человека.

— Что же хорошо?

— Ничего. Все одинаково нехорошо. Плохо бить и не бить, осуждать и прощать. На всякое добро есть столько же худа.

Евишек задумался.

— А что, собственно, вы делаете?

— Только то, что обязан. Самое разумное — слушаться. Подчиняться приказу.

— А тот, кто приказывает?

— Плохо делает, сударь. Приказывать нехорошо, это самое страшное из всех заблуждений.

— И все же — подчиняться необходимо?

— Разумеется. Что это за приказ, если ему не подчиняются.

— Вы, верно, не могли бы заниматься искусством, — удивился Евишек.

— Нет, — ответил детектив. — Искусство чересчур своевольно.

— О нет, искусство тоже имеет правила, которые надо соблюдать.

— Приказы?

— Нет, это не приказы.

— Ну вот видите, — буркнул Пилбауэр.

Евишек был в замешательстве; ему пришли на память неуверенность, сомнения, что мучили его в творческих поисках; несравненно легче стало бы на душе, если бы некий высший глас просто приказал — что и как… Отдаленно и мелодично зазвучал вдруг в ушах мотив некоего высшего гласа. Неслышно побрел Евишек за высоким, угрюмым человеком, который абсолютно безошибочно находил в потемках дорогу, незнакомую прежде, в то время как он, Евишек, местный житель, без конца путался, спотыкался, отыскивая поворот, которого тут не было, либо тропу в тех местах, где первый же шаг грозил падением со скалы.