Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы

В 1893 году турчанка Вали Шён (?) вещала, что «пять раз по дюжине лет минет, пока настанет мир во всем белом свете; в тот год тринадцать кесарей сойдутся в сече под березовым деревом , а потом будет мир, какого никогда не было и не будет».

Упоминается видение чистокровной негритянки из Массачусетса, которой в 1909 году привиделось «чудище черное, двурогое, и чудище желтое, трехрогое, и чудище красное о восьми рогах, которые бились под деревом (березовым?), так что кровь их обрызгала целый свет».

Любопытно, что число рогов в общей сложности составляет тринадцать, явно как символ тринадцати национальностей.

В году 1920-м пророчил высокочтимый Арнольд, что «грядет война девятилетняя и охватит она все континенты. Один великий кесарь падет в этой войне, три великие державы разрушатся, девяносто девять столиц превратятся в развалины, и последнее сражение этой войны будет последним и в столетии».

Видение Джонатаново (год тот же), опубликованное в Стокгольме: «Сеча и мор девяносто девять земель истребит, девяносто девять земель погибнет и вновь возродится; последняя битва продлится девяносто девять часов и будет столь кровавой, что все герои падут под сенью березового дерева ».

В пророчестве немецкого народа (год 1923-й), говорится о битве на «Березовом поле» (Birkenfeld).

Депутат Бубник при обсуждении бюджета на 1924 год говорил следующее: «…и положение не улучшится, пока последний солдат не будет мобилизован служить под березой ».

Таких и тому подобных вещих документов за период 1845–1944 годы сохранилось более двухсот; в сорока восьми из них встречается число «тринадцать», в семидесяти — «березовое дерево», в пятнадцати — просто «дерево». Итак, вполне можно предположить, что последнее решающее сражение имело место где-то поблизости от «березового дерева»; кто там воевал — нам не известно, но уцелело после битвы общим счетом тринадцать солдат разных национальностей, и солдаты эти улеглись почивать от трудов праведных под сенью березы. В сей момент и пришел конец Величайшей Войны.

Вполне возможно, однако, что «береза» в данном случае выступает символом мест и местечек с такими названиями, как: Бржезаны, Бржезенец, Бржезград, Бржези (их в Чехии 24), Бржезина (этих 13), Бржезновес, Бржезинка (4), Бржезинки, Бржезины (3), Бржезка (4), а также Бржезко, Бржезна (2), Бржезнице (5), Бржезник, Бржезно (10), Бржезова (11), Бржезове Горы, Бржезовице (6), Бржезовик, Бржезувки, Бржежаны (9) и даже Бржезолупы. Или же немецкие: Бирк, Биркенберг, Биркенфельд, Биркенхайд, Биркенгаммер, Биркихт; или английские: Биркенхед, Биркенхем, Бирч, и т. п.; или французские: Булленвилль, Булле, и т. п.

Таким образом, число городов, сел и местечек, где, по всей вероятности, могла разыграться последняя, решающая битва, сокращается до нескольких тысяч (если, конечно, говорить о Европе, которая, естественно, имеет преимущественное право в вопросе на последнее сражение); в результате скрупулезных научных изысканий можно будет примерно хотя бы установить, где это произошло, если уж абсолютно невозможно доказать, кто выиграл сражение.

И все-таки согласитесь — картина заманчивая: неподалеку от места, где разыгралось последнее действие всемирной трагедии, качалась на ветру хрупкая белая береза; наверно, над полем брани заливался жаворонок и какая-нибудь бабочка-боярышница порхала над разъяренными воинами. Ай — глядь! — убивать-то почти уж некого; стоит жаркий октябрьский полдень; тут герои один за другим поворачиваются спиной к ратному полю и, распрямившись, истосковавшись по мирной жизни, направляются под сень березы. И вот уже все тринадцать уцелевших в последней битве лежат под деревцем. Один положил усталую голову на сапог соседа, другой — на его задницу… не смущаясь его привычек (грубых, я имею в виду). Тринадцать уцелевших солдат со всего света храпят под одной березой.

К вечеру они проснутся, оглядятся вокруг и схватятся за оружие. Но тут кто-нибудь из них — историк так никогда и не узнает его имени — скажет:

— Черт побери, ребята, да хватит с нас всего этого!

— А ты, парень, прав, — с облегчением вздохнет другой, откладывая оружие в сторону.

— В таком случае угости-ка меня кусочком сала, болван, — ласково попросит третий.

А четвертый воскликнет:

— Эх, черт, покурить бы, братцы! Нет ли у кого, а?

— Бежим, братцы, — предложит пятый, — мы больше не играем.

— На тебе окурочек, — пообещает шестой, — а ты дай мне хлебца чуток.

— Домой, чуете, домой пойдем! — гудит седьмой.

— А что, твоя старуха все еще ждет тебя? — спросит восьмой.

— Бог ты мой, я уже шесть лет не спал в постели, — вздохнет девятый.

— Вот ведь чертовня какая творилась, — заметит десятый и плюнет с досады.

— И то верно, — согласится одиннадцатый. — Да теперь нас никуда калачом не заманишь.

— Не заманишь, — повторяет двенадцатый. — Что мы, ослы, что ли? По домам, ребята!

— Ах, как я рад, что конца дождался! — объявит тринадцатый и перевернется на другой бок.

Вот так, пожалуй, не иначе, можно представить себе, как закончилась Величайшая Война.

Много лет протекло с тех пор. В кабачке «У Дамогорских» сидит механик Брых, ныне владелец слесарной мастерской, и читает «Лидове новины».

— Сию минуту будут готовы колбаски, — объявляет трактирщик, выглядывая из кухни.

Но постойте, ведь это же Ян Биндер, бывший владелец карусели; правда, он раздобрел и не носит уже полосатой тельняшки, но это он!

— Да, торопиться некуда, — раздумчиво отзывается пан Брых. — Опять же патер Иошт еще не появлялся. И пан редактор Рейзек тоже опаздывает.

— А-а… как дела у пана Кузенды? — спрашивает пан Биндер.

— Да знаете, как оно. Прихварывает малость. Милейший он человек, пан Биндер!

— И то сказать… — соглашается пан трактирщик. — Пан Брых, не могли бы вы отнести ему колбаску… от меня… уж будьте любезны…

— Да я с радостью, пан Биндер, знаете, он так будет рад, что вы его помните. Да что тут толковать, я со всей душою…

— Благословен господь, — прозвучал у дверей веселый голос, и пан Иошт, румяный от морозца, снял шляпу и пальто.

— Вечер добрый, ваше преподобие, — приветствовал Иошта пан Брых, — а мы уж вас заждались.

Патер Иошт весело улыбнулся, потирая зазябшие руки.

— Так что пишут в газетах, любезный, что пишут?

— Вот кстати: «Президент республики присвоил молодому, подающему надежды ученому, приват-доценту доктору Благоушу звание экстраординарного профессора…» Помните, пан каноник, это тот самый Благоуш, что писал в свое время о Кузенде.

— Как же, как же, помню! — воскликнул патер Иошт, протирая очки. — Явно безбожник; они там, в университете, все богохульники. Да и вы ведь тоже бога не помните, пан Брых.