Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 3. Романы

— Пой себе, Гейза, пой, — говорит он мирно, — я все равно домой собрался.

— А чего дома-то делать, — ухмыляется Михал Феделеш. — Там у тебя батрак есть.

— Богач нашелся! — роняет Гейза. — Батрака для жены нанял…

Гордубал быстро оборачивается.

— Гейза! — процедил он. — Ты про кого это?

Гейза насмешливо глядит на него и покачивается на носках.

— Про кого? Есть тут у нас один.

Мужики поднимаются с лавок.

— Оставь его, Гейза, — уговаривает Варварин.

Кто-то берет Гордубала за плечи и дружески тянет из трактира.

Гордубал вырывается и вплотную подходит к Феделешу.

— Ты про кого это? — повторяет он хрипло.

— Дурень у нас только один, — раздельно произносит Гейза Феделеш и вдруг, точно стегнув Гордубала хлыстом, добавляет: — Потаскух, как Полана, хватает.

— Выходи вон! — ревет Гордубал и проталкивается к выходу. Гейза спешит за ним, торопливо раскрывая в кармане нож. Эй, берегись, Гордубал, получишь удар в спину! Но Гордубал знай пробирается к дверям, а Гейза за ним, крепко зажав в кулаке нож так, что даже рука вспотела.

Все бросаются вон из трактира. Юрай поворачивается к Феделешу.

— Ты! — хрипит он. — Ну, подходи.

Гейза тяжело дышит и, пряча нож за спиною, готовится к прыжку. Длинными, как оглобли, ручищами Гордубал обхватывает Гейзу, прижав ему руки к бокам, подымает на воздух, поворачивается и кидает оземь. Гейза, присев, сипит от ярости. Снова поднимает его Гордубал и снова швыряет оземь, словно толчет щебень. И вдруг у Гейзы подламываются ноги, он падает навзничь, разметав руки, и — трах! — стукается головой о какую-то кадушку; и вот лежит замертво — не человек, а куча тряпья.

Гордубал тяжело дышит и поводит налитыми кровью глазами.

— Откуда я знал, что там кадушка? — бормочет он, точно оправдываясь.

Но тут на его голову обрушивается удар. Второй, третий. Два, три, четыре человека сосредоточенно колотят Гордубала доской по голове, так что гул идет.

— Отстаньте, — рычит Гордубал, размахивая в темноте руками, бьет кого-то по носу и падает, тщетно порываясь встать.

— Дерутся! — вопит чей-то голос. Гордубал приподнимается и валится снова; удары сыплются на него со всех сторон, он со стоном еще раз пытается встать…

— Вы чего тут! — раздается чей-то торопливый, задыхающийся голос; кнут хлещет по пыхтящему клубку тел. Кто-то ревет от злости. Эй, берегись ножа! Но Василь Герич тяжело переводит дыхание и помахивает бичом над распростертым Гордубалом. Юрай силится встать.

— Проваливайте отсюда! — бушует староста, щелкая кнутом…

Эх, не будь ты староста, попало бы и тебе… Да не в том дело, что староста, — а просто здорово дерется Василь Герич. Вот уж и бабы решились выйти на улицу и, сложив руки на груди, поглядывают на трактир.

Юрай Гордубал снова пытается встать, голова его на коленях у Василя, кто-то обмывает ему лицо. Это Пьоса.

— Это не честный файт [41], Василь, — бормочет «американец», — сзади и двое на одного.

Эх, Юрай, шестеро их было, голубчик, а не двое, и все с досками от забора. Дубовая у тебя голова, Юрай, ежели не треснула пополам.

— А что Гейза? — беспокоится избитый.

— Гейза свое получил, — говорит староста. — Унесли его.

Юрай удовлетворенно вздыхает.

— Не станет теперь распускать язык, сволочь эдакая, — ворчит он и пытается встать. Слава богу, полегчало, он уже стоит на ногах, держась за голову. — За что они на меня? — удивляется он. — Пойдем выпьем еще, Василь. Не дали мне спеть, проклятые!

— Ступай домой, Юрай, — уговаривает староста. — Я тебя провожу. Не ровен час, еще подкараулят тебя.

— Очень я их боюсь! — храбрится Гордубал и, пошатываясь, бредет домой.

Нет, я не пьян, Полана! Побили меня в корчме. А за что побили? Просто так, голубушка, шутки ради. Силою мы померились с Феделешем Гейзой.

— А знаешь, Василь, — оживившись, начинает Юрай, — у меня в Америке тоже был файт. Кинулся на меня с молотком один майнер. Немец, что ли. А только другие отобрали у него молоток и поставили нас в круг. Деритесь голыми руками. Эх, Василь, крепко мне тогда досталось по роже, а немца я все-таки уложил. И никто не мешался в нашу драку.

— Слушай, Юрай, — строго говорит Герич, — не ходи больше в корчму. Не то опять быть драке.

— Да почему? — дивится Гордубал. — Я к ним не лезу.

— Ну, — не сразу отвечает староста, — надо же им подраться? Иди спать, Юрай. А завтра — уволь своего батрака.

Гордубал нахмурился.

— Что ты болтаешь, Герич? И ты тоже лезешь в мои дела?

— Зачем держать чужака в доме? — настаивает Василь. — Иди, иди спать. Эх, Юрай, не стоит Полана того, чтобы за нее дрались.

Гордубал останавливается как вкопанный.

— И ты туда же? Такой же, как они! — произносит он наконец. — Не знаешь ты Полану. Только я один ее знаю, а ты… Ты не смей.

Василь дружески кладет ему руку на плечо.

— Юрай! За восемь лет нагляделись мы на нее…

Гордубал гневно сбрасывает его руки.

— Проваливай, проваливай, не то… Пока я жив, Герич, видит бог, с этого дня не знаюсь с тобой. А был ты мне лучшим другом.

И, не оборачиваясь, Гордубал плетется домой. Герич фыркнул в ответ и еще долго тихонько ругался в темноте.

Утром Штепан запрягает лошадей — собрался в степь. Из хлева выползает Гордубал, опухший, страшный, глаза налиты кровью.

— Я поеду с тобой, Штепан, — объявляет он кратко. Н-но! И телега мчится по деревне. Юрай не глядит ни на встречных, ни на коней. Выехали за околицу.

— Стой, — приказывает Гордубал, — слезай с телеги. Поговорить надо.

Штепан дерзко рассматривает побитое лицо хозяина. Чего, мол, тебе?

— Слушай, Манья, — нетвердо начинает Гордубал, — по деревне сплетни ходят про Полану и про тебя. Все это вранье — я знаю, но надобно с этим покончить. Понял?

Штепан пожимает плечами.

— Нет, не понял.

— Надобно тебе уйти от нас, Штепан. Ради Поланы. Заткнуть людям рты. Так надо, понял?

Штепан вызывающе в упор глядит на Гордубала. Тот отводит взгляд.

— Понял.

Юрай машет рукой.

— Так. А теперь езжай.

Манья стоит, сжав кулаки, — кажется, вот-вот бросится на Гордубала.

— Делай свое дело, Штепан, — ворчит Гордубал.

— Ну ладно! — цедит сквозь зубы Штепан, прыгает в телегу, замахивается кнутом и — р-раз! — хлещет коней по головам.

Кони попятились, заплясали и рванулись вперед бешеным скоком. Телега понеслась, бренчит на лету, вот-вот рассыплется на куски.

Гордубал стоит на дороге, глотая пыль, потом медленно поворачивается и, понурив голову, идет домой. Эх, Юрай, так ходят старики!

За одну неделю сильно сдал Юрай; казалось, у него кости стучат. Да как тут не похудеть, скажите на милость: пустяк ли это — утром убраться, поросят накормить, почистить коней, выгнать коров в стадо, вычистить хлев, дочку отправить в школу. Потом на лошадях в степь — пора убирать кукурузу. В полдень — домой, сварить для Гафии обед, напоить коней, засыпать корму птице — и снова в степь, опять работа. А к вечеру тоже надо спешить домой, сготовить ужин, позаботиться о скотине, да еще неумелыми руками зашить Гафии юбчонку. Растет ребенок, играет, долго ли порвать одежду? Нелегко поспеть всюду, трудно не упустить чего-нибудь. Вечером валится Гордубал на солому как чурбан, но долго не может уснуть от тревоги. А вдруг забыл что?.. Ах, боже мой, ну, конечно, забыл! Не полил цветы на окнах. И, кряхтя, встает Гордубал и плетется за лейкой.