Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 5. Путевые очерки

План четвертый: сортировочная станция. Еще лет пять назад здесь целыми днями пыхтели маневровые паровозы, толкая небольшие составы; по ночам станция искрилась красными огнями, приятно звякали буфера, и по их звуку можно было предсказывать погоду. Потом все затихло, замерло, а вид мертвой станции так же ужасен, как вид мертвого города.

Только бы не сглазить, но, видимо, положение начинает улучшаться: по ночам буфера еще не звякают, но днем все оживает, паровозы размахивают султанами дыма и тянут сцепленные вагоны, в этом кусочке жизни мир кажется лучше, и человек, поглядев в окошко, скажет: наверное, и другое можно было бы сдвинуть с места, если бы люди взялись за дело так, как тут; железнодорожники, — покажите всем пример, путь открыт.

План пятый: кладбище — оно не изменилось. И поселок временных домишек — сбитые из досок и листов жести закутки для семьи, бедность, почти как в цыганском таборе: здесь тоже без перемен, разве что за десять прошедших лет поселок стал больше. Деревья выросли, и дети возмужали; шоссе наполнило округу своим все возрастающим движением, до самого горизонта тянутся новые кварталы, только этот остров нищеты не меняется, такое впечатление, будто никто об этом и не заботится.

Наш вид не изменится к лучшему, покуда фоном его будет человеческая нищета.

[1934]

Люди, выросшие возле Лабы и Влтавы, путешествуя по гористой словацкой земле, не сразу находят слова, которые определили бы ее особенность. Она другая, нежели у нас; более зеленая и лесистая, меньше тронута цивилизацией, но при этом в ней больше жизни, жизнь просто переполняет ее. Она древнее, эпичнее и как-то певучее наших краев. У нас тоже есть горы, и долы, и леса, и реки, но очарованье нашего края иное. Душа земли говорит на том же языке, но шепчет другие слова.

И вот, особенно к вечеру, когда в деревни возвращаются стада, слово, которого искал и не мог найти, — отыскивается. Словакия до сих пор не стала землей пахарей, она осталась землей пастухов. Это край пасторальный, он еще не преобразован рукой человека, не перекроен плугом, не выбрит, не вырублен и не размежеван; в нем сохранилась геологическая и ботаническая структура подлинного божьего края. Жизнь, которая так энергично наполняет его, — жизнь людей и стад. Тут можно говорить о живых тварях в смысле библейском.

Если вы приглядитесь внимательнее, то увидите, что здесь больше птиц и цветов, больше мотыльков, больше плодов земли, большее разнообразие всего, что живет и цветет, ползает в траве и летает в воздухе; здесь подлинная природа в первозданном изобилии.

А если вы как следует прислушаетесь к голосу земли, то он вам откроет многое — и как хозяйствовать, и что делать, чтобы на лоне такой изобильной природы человек не прозябал в такой бедности.

[1931]

Сначала это немножко напоминает сказку: как в сказке — глубокая пещера, и кто решится в нее войти, тот обнаружит под землей волшебное царство, так и сюда тоже нужно ехать туннелем от Кралован, — других дорог почти нет; даже если бы вы были рыбой, — скажем, форелью, — и пустились туда прямо по реке Ораве. А само оно находится по ту сторону Фатры и лысых Литовских Татр; и если смотреть на эти горы со стороны Вага, никогда не скажешь, что за ними так красиво раскинулся и прячется широкий-широкий край с городами: Кубином, Тврдошином, Наместовом, со своими собственными горами, с крепостями, замками и деревнями, такими миленькими, чистенькими, что в любой из них мог бы родиться Иисус Христос. Если б мне предложили, я согласился бы стать королем Оравским: это было бы государство в стратегическом отношении исключительно выгодно расположенное (прямо над тем местом, где начинается удобная дорога на Жилину; но, я надеюсь, что жилинцы не станут меня беспокоить).

Оравский край сидит на реке Ораве так же обособленно, сам по себе, как лист на своем черенке и главном нерве. Никакая другая река или ручеек не вступают в его пределы. И соответственно излучинам реки изгибается и ее долина. Обычно реки рождаются в горах и сбегают на равнину. Орава наоборот: она рождается на равнине и убегает все более узкими, обрывистыми ущельями в горы. Если не верите, съездите посмотрите; это холодный, прозрачный поток, изобилующий уклейками, форелью и раками.

Но начнем по порядку: поклонимся сперва Дольному Кубину, городу Гвездослава [478]. Это беленький городок, состоящий из двух улиц да площади. Здесь Чаплович [479]собирал свою библиотеку, Гвездослав журчал своими чистыми и говорливыми, как сама быстрая Орава, стихами; вы можете увидеть там исключительно красивых девушек, а также помещиков из окрестных усадеб и хорошеньких домиков с башенками либо маленькими ампирными колоннами.

После воспоминаний о поэте наибольшей достопримечательностью края является Оравский замок. Это — крепость со всеми ее характерными особенностями: она похожа на воздушные замки или лунные. Подлинный, заправский романтический замок как раз и должен быть похож не на произведение крепостного зодчества, а на продукт чистой и отчасти лунатической фантазии. Я сказал бы, что военные соображения являлись лишь предлогом: настоящим поводом возведения крепостей была мысль о том, как романтично будет возноситься там, наверху, на скале, круглая башня с галереей.

—Сеньор, — говорит средневековый зодчий заказчику. — Вон там, на самой высокой точке, я поставил бы башенку: снизу будет очень красиво; а там, на том вон выступе, другую башню; а над той пропастью можно устроить «фонарь», чтоб он висел прямо в воздухе. А часовню поставим вон на том хребте, чтобы там было побольше башенок. А внизу хорошо бы устроить подъемный мост и ворота с башенками. И на другой стороне тоже должна быть башенка, — обязательно с бойницами. Обойдется немного дороже, но зато снизу будет производить сказочное впечатление.

— Раз надо, делайте, — говорил владелец замка. — Но, по-моему, на том, на первом дворе что-то маловато получается.

—А мы туда тоже башенку поставим, — предлагал строитель.

И все это делалось. Вот почему старые крепости выглядят до такой степени романтически.

Оравский замок принадлежит к числу самых красивых: он воздвигнут на нескольких площадках, окружающих отвесную известковую скалу, с одной стороны даже нависшую и торчащую, как палец или как каменная плита, поставленная «на попа», по выражению каменщиков.