Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки

Ну чего, чего тебе? По головке погладить? Пошлепать по спине? Гулять? Нет? Так что же? А, жрать хочешь? Имей в виду, Минда, ты слишком много лопаешь. Погляди, какая у тебя стала гладкая спина. И брюхо себе отрастила. Эй, милые мои домашние, не перекармливайте так бедное животное. Разве вы не видите, что у нее портится фигура? Где ее впалые бока и подтянутый живот, где прежний узкий, сухой зад? Ай-яй-яй, Минда, ай-яй-яй! Это оттого, что ты лентяйка. Иди, иди в сад, потанцуй там, погоняйся за обрубком своего хвоста. Побольше движения, моциона! Не смей у меня толстеть, слышишь? А то начнется еще одышка, всякие сантименты. С нынешнего дня буду отмерять тебе порции сам.

— Послушайте, — сказал мне один человек, воображающий, будто все знает. — Ведь у вашей сучки будут щенята. Смотрите, она уж волочит брюхо по земле.

— Что вы! — возразил я. — Это жир. Вы не представляете себе, сколько эта бестия жрет. И потом целый день валяется на диване. Вот почему…

— Гм, — промычал в ответ мой собеседник. — А откуда же такие соски?

Я поднял его на смех. Ведь это просто абсурд: Минда никогда не остается одна, кроме как на несколько минут в саду, да и то в полной безопасности.

Через некоторое время об этом же заговорил со мной сосед: он якобы видел своими глазами. Якобы это был живущий поблизости чистокровный сторожевой пинчер.

Ума не приложу, когда и где это могло произойти. Но факты — упрямая вещь. Негодная, легкомысленная сучка, так, значит, ты, английская эрделька, спуталась с немецким пинчером? Белопегим, и вдвое меньше тебя ростом? Фу, какой стыд! Как? Ты еще хвостом виляешь и лохматой головой в меня тыкаешься? Уйди с глаз моих! Полезай под диван, глупая, непослушная, распутная девчонка! Самой году нет, а туда же! Посмотри, на что ты теперь стала похожа: спина прогнулась, позвонки торчат, как у козы, еле ворочаешься, вся развихлялась, уж не свертываешься колечком, а со вздохом, измученная, садишься на задние лапы. Смотришь на меня так, словно я могу тебе помочь. Что, очень не по себе? Скверное самочувствие? Ничего не поделаешь, надо терпеть. Против природы не пойдешь. В конце концов сторожевой пинчер и эрдель — из одного рода пинчеров, оба косматые, бородатые… Кто знает, может, ты родишь белых эрделей либо рыжих сторожевых пинчеров с черным чепраком. Появится новый вид, ты станешь родоначальницей новой породы эрпинчеров или пинчэрделей. Ну, иди сюда, глупая. Можешь положить голову мне на колени.

В одно прекрасное утро из Миндиного домика слышится визг и писк. Минда, Минда, в чем дело? Что это под тобой копошится? Минда проявляет исключительную ласковость и раскаяние. Прости меня, хозяин, что я произвела на свет всю эту кучу. В течение следующих двадцати четырех часов ее невозможно выманить из домика. Видно только, что какие-то крысиные хвосты торчат у нее из-под брюха. Не то четыре, не то пять — никак не сосчитаешь; Минда не дает: только протянешь руку, сейчас же цапает. И скорее позволит себя задушить, чем вытянуть за ошейник из домика…

Только на другой день Минда сама вышла оттуда.

Их оказалось восемь, этих самых щенят. И сплошь одни чистокровные, гладкие, черные доберманы.

Раз их целых восемь, придется часть прикончить.

— Эй, каменщики, кто из вас возьмется утопить несколько слепых щенков?

— Что вы? Мне никогда не приходилось, — слегка побледнев, отвечает каменщик.

— Бетонщики, вы такие молодцы: не утопит ли кто из вас несколько щенков?

— Этого я не могу, — отвечает бетонщик. — Духу не хватит.

В конце концов их утопил молодой садовник с девичьими глазами.

Теперь Минда выкармливает двух оставленных ей доберманов. Она гордится ими, как полагается, и лижет их глупые, черные, блестящие головки с желтыми пятнышками над глазами. Господи, Минда, где ты только взяла это добро?

Минда виляет хвостом особенно радостно и гордо.

1926–1927

Произошло это прошлой осенью, но как — по-видимому, навсегда останется тайной. Словом, знатоки предупредили меня, что у Ирис не должно быть щенков дважды в год, потому как от этого у нее либо начнется чахотка, либо что еще. Поэтому, когда пришла пора принять меры предосторожности, Ирис стала предметом нашего неусыпного надзора, ее отдалили от всех соблазнов прекраснейшего из миров и сопровождали повсюду, как монастырскую послушницу. Собаку ни на секунду не оставляли одну; все время ее кто-то забавлял, швырял камешки, бегал с ней взапуски по газону, чтоб она не заскучала. После чего в течение восьми недель Ирис полнела, толстела, а в последний день залезла в конуру, где и произвела на свет четырех щенят. Сколько ни проживи я на свете — но так, наверное, и не пойму, как это могло случиться; поистине, природа всемогуща. Если тут и можно кого подозревать, то только лишь соседского немецкого овчара, огромного, как телок, либо соседского пинчера, почтенного старца, которого, кроме доброй еды и хронических расстройств простаты, ничто не заботит. И то и другое предположение крайне неправдоподобны; в обоих случаях, разумеется, вырастут отвратительные поскребыши и бастарды, которых я прикажу утопить, если, конечно, найдется, человек, который мог бы это сделать.

Итак, повторяю, природа всемогуща и непостижима. Щенята, рожденные столь нелегальным образом по своеобразной прихоти природы, оказались чистокровными и совершенными фокстерьерами, и спустя несколько недель ветеринар назначил за них бешеные деньги, на которые можно было бы приобрести жеребца-однолетку либо подержанный мотоцикл. Я оставил только двух щенков, и, согласно алфавитному порядку, назвал их Целдой и Цитронеком. У меня уже есть кое-какой опыт в этом деле; по-моему, существует два всеобщих закона, — правда, один несколько противоречит другому, но в этом повинен не я, а сами щенята.

1. Все щенята одинаковы; они родятся с одинаковыми привычками и растут по одинаковым правилам игры. Все лезут, куда не положено, делают по семьдесят семь лужиц в день, рвут на людях чулки, грызут что ни попадя — стулья, например, поводки, мыло, ковры и пальцы, — спят в корзинах с чистым бельем, каждые пять минут зовут на помощь, учатся лаять и затихают, только нанеся вам совершенно непоправимый урон. Все это — неумолимый закон природы, имеющий силу для всех на свете щенков.

2. И напротив — каждый щенок со дня рождения не похож на других ни мордой, ни способностями, ни душевным складом. Один родится рассудительным и склонным к задумчивости; другой сразу обнаруживает себя легкомысленным, забиякой и разбойником; третий — плакса и вечно обиженный себялюбец; четвертый — добряк и растяпа. Среди щенков наблюдаются холерики, меланхолики, сангвиники, флегматики; характеры пикнического типа и раздвоенные, героические и озорные; щенки деловитые и сентиментальные, натуры ахиллесовы и одиссеевы, темпераменты пылкие и бесстрастные, характеры замкнутые и характеры общительные. Все щенки на свете делают одно и то же, но каждый — по-своему. Извечно сходство и бесконечно разнообразие всего сущего.