Герберт Уэллс - Необходима осторожность

— Что такое иде-еи? — спросил м-р Эдвард-Альберт Тьюлер. — Какой в них толк? Что толку от них тебе?

Молодой Тьюлер не мог ответить.

— Эти вот книги… — продолжал Тьюлер-старший. — Тебе незачем их читать. Ты только портишь себе глаза, особенно при теперешней экономии электричества и всего прочего. А что они тебе дают? — Он остановился, прежде чем самому презрительно ответить на этот вопрос. — Иде-еи…

— Во мне вот есть толк, — продолжал м-р Тьюлер, подавляя строптивое молчание своего детища. — А почему? Потому что я старался держаться подальше от всяких идей. Я шел своим путем. Чего жизнь требует от человека — так это характера. А какой может быть у него характер, если он вожжается с идеями? Понимаешь? Я спрашиваю: есть во мне толк?

— Ты получил Большой Крест, — ответил молодой Тьюлер. — Мы гордимся тобой.

— Очень хорошо, — заметил м-р Тьюлер, давая понять, что тема исчерпана.

Но на этом разговор не кончился.

— А все-таки… — произнес молодой Тьюлер.

— Да? — встрепенулся отец.

— Все-таки… Нельзя отставать от времени. Все меняется.

— Человеческая природа неизменна. Существуют вечные истины. Генри. Ты слышал о них?

— Да-а. Я знаю. Но все, о чем теперь толкуют… Насчет уничтожения расстояний, запрещения воздушной войны, устройства мира, так сказать, на федеральных началах. Если мы не прикончим войну, война прикончит нас. И все такое…

— Болтовня, — подхватил отец. — Фразы!

— Знаешь, — продолжал сын, — я читал книгу.

— Опять свое?

— Нет, он говорит, что пишет не об иде-е-ях. Его интересуют факты. Он сам это говорит. Все равно, как нас с тобой.

— Факты? Что же это за необыкновенные факты такие? В книге!

— Сейчас скажу. Он говорит, что после всех этих изобретений и открытий жизнь теперь непохожа на ту, что была прежде. От нас теперь куда угодно рукой подать. У нас мощь, какой никогда не было, — весь мир можно разнести в щепки. Вот, по его словам, мы и разносим мир в щепки. И еще он говорит, что как ни трудно, как ни неприятно, а по-старому жить нельзя. Нам придется похлопотать. Он говорит, что война будет длиться вечно, если мы не изменим многого…

— Послушай, Генри. Кто вбил тебе в голову все эти идеи? Потому что это ведь идеи, что ты там ни говори. Кто, я спрашиваю? Какой-то человек, написавший книгу? Так? Какой-то профессор, журналист или что-нибудь в этом роде? Какой-то умник-разумник, который на самом деле ничего не стоит? Обрадовался случаю заработать сотню фунтов, написав книгу, которая только смущает народ, и не желает думать о том, что из этого получится. А теперь давай-ка разберемся по существу. С одной стороны, у нас будет он. Скажем, вот здесь. А с другой стороны — люди дела, тысячи таких, которые понимают. Тут и наш великий Руководитель. Ведь он-то уж все понимает, Генри. И не тебе и твоим сочинителям критиковать его и рассуждать о нем. Тут все, кто обладает опытом управления, люди постарше тебя, поумней тебя, подготовленные к тому, чтобы разбираться во всех этих вещах. Тут деловые люди, ворочающие большими делами — такими делами, о которых ты никакого представления не имеешь. Они понимают что-нибудь? Как, по-твоему? Вот у тебя всякие идеи насчет Индии. Но разве ты был когда-нибудь в Индии, Генри? А они были. У тебя какие-то там соображения насчет Японии. Но что ты знаешь о Японии? А они все насквозь знают, у них самая полная информация, у них наука, они усвоили все, что преподают в университете, не говоря уже об их опыте. И вот появляется какой-то… какой-то безответственный писака со своими идеями… Я сказал: безответственный писака — и повторяю: безответственный, со своими грошовыми идейками, спорит, настаивает. Он, мол, один знает, что к чему, а все кругом неправы. И вскружил тебе голову.

— Но все-таки в мире не очень-то благополучно… Все идет вкривь и вкось… И не похоже, что само уладится. Разве не так?

— Все в порядке — насколько возможно. Разве ты знаешь, с какими трудностями им приходится иметь дело? Ты должен им доверять. Кто ты такой, чтобы вмешиваться?

— Но как же можно не думать?..

— Думать — да. Согласен. Нельзя не думать, но думать надо правильно. Думать, как думают все вокруг. А не метаться во все стороны, как собака, которой оса залетела в ухо, — не носиться со своими бессмысленными идеями. Все эти разговоры о новом мире! Славный получится мирок, нечего сказать! Как говорится. Прекрасный Новый Мир! Сиди да помалкивай, дружок. Незачем тебе дурака валять! Незачем повторять все эти глупости и делать из себя посмешище. Ну, допустим, допустим даже, что во всей этой ерунде, которую ты читаешь, можно найти что-нибудь путное. Но ведь на свете сотни книг, одни говорят одно, другие — другое. Кто скажет тебе, где правда? Я тебя спрашиваю. Объясни мне; Генри.

Лицо у Эдварда-Альберта Тьюлера было серьезное, озабоченное, полное родительской тревоги; голос его утратил легкий оттенок раздражения; в нем звучала теперь просто отцовская ласка.

— Все это у тебя пройдет с годами. Генри. Это что-то вроде умственной кори. Переболеешь, и все. У меня тоже это было. Не в такой тяжелой форме, правда, потому что я не подвергал себя такой опасности. Я ведь, слава богу, никогда не был любителем чтения, а когда читал, то выбирал полезные книги. Но я знаю, как это бывает… К примеру, меня воспитывали в слишком узких понятиях. Моя мать — она была настоящим ангелом, но мыслила узко. Раньше с ней этого не было. Но по простоте души она слишком доверилась тем, кто сумел завладеть всеми ее помыслами. Когда дело дошло до Полного Погружения и всякого такого, до посещения собраний каждое воскресенье, у меня открылись глаза. Не то чтобы я утратил веру. Нет. Вера моя даже укрепилась. Она возросла, мой мальчик. Я говорю о простом и строгом христианстве — без всяких ваших учений, идей и мудрствований. Я — просто верующий христианин в христианской стране, вот что я такое. Господь умер ради нашего спасения, Генри, — ради меня и тебя, и нечего тут умствовать. Или рисковать простудиться насмерть, как они требовали от меня. Я верю в Бога и почитаю короля. Мне этого довольно. Да.

Он помолчал, снисходительно улыбаясь при воспоминании о прошлом.

— Кое-какие религиозные колебания у меня все-таки еще разок возникли. Я не принимал ничего на веру… Это мне не свойственно. Тут все вышло из-за ковчега. Забавно! Я тебе расскажу. Видишь ли, я был в зоопарке, и вдруг меня взяло сомнение: мог ли ковчег вместить всех этих животных? Я усомнился, Генри. От большого ума. А верней сказать, от глупости, мой мальчик. Дьявол внушил мне это, чтобы надо мной посмеяться. Как будто Всемогущий Господь Бог не может вместить все, что ему угодно, куда ему угодно! Да пожелай он только, он бы их и в ореховую скорлупу запихал — всех до одного. Ну хоть в кокосовую, например. Без труда… Я прозрел, — и ты прозреешь. Генри. Этот ихний Прекрасный Новый Мир! Дурацкий новый мир, говорю я. Господь смеется над ним. Забудь о нем… Ничего, это пройдет. У тебя здоровый дух, мой мальчик. И крепкая закалка. Уж если понадобится, ты выдержишь любое испытание, как я выдержал, и отыщешь правильный путь.