Эудженио Монтале - Динарская бабочка

Если размыслить, то изменения были (например, некому было помахать в ответ платком), и замешательство Федериго продолжалось недолго. Хохлатка, судя по всему, не заметил его состояния. Он говорил о ловле анчоусов, об урожае, о первом перелете диких голубей и, мимоходом, о немцах и о том, какие притеснения пришлось от них вытерпеть, — так что и тут смешение старого и нового не подтверждало ощущения Федериго об обратимости времени.

Зато грязно-белый дом с просторной верандой на третьем этаже словно бы подкреплял первое заблуждение, ведь каждый камень, каждая щербина на стене и, наконец, стоявший в воздухе запах тухлой рыбы и смолы неумолимо увлекали Федериго вниз, в колодец воспоминаний; однако и тут услужливый Хохлатка поспешил ему на помощь, поведав, что синьор Граццини, дородный владелец дома, который нажился, глотая алмазы в южно-африканских рудниках, давно умер и его собственность перешла в другие руки. Рядом виднелся фасад цвета кровяной колбасы, этот дом сдавался внаем, и Федериго испугался, что сейчас из него выйдет не менее упитанный синьор Карделло, весьма уважаемый в деревне человек, даже после того как убил пинком в живот первую жену. Напрасные страхи: семейство Карделло бесследно исчезло из этих мест.

А адвокат Лампони, который довел младшего брата до самоубийства, чтобы получить его страховку? (Островерхая постройка бутылочного цвета.) А кавалер Фрисси, не раз сжигавший свой пустой магазин в Монтевидео, чтобы наполнить карманы деньгами? (Уродливое сооружение с башнями, колоннами, переплетением змей и вьющихся растений, по которым в дом забирались полчища насекомых и мышей. А из окон гремел граммофон: «Смейся, паяц, над разбитой любовью! Смейся и плачь ты над горем своим!» — и раздавалось то и дело темпераментное caramba! раздражительного спившегося старика.)

На секунду Федериго испугался возможной встречи с двумя соседями: один — в штанах до колена, с голыми икрами и трясущимся брюшком, на волосатой груди — золотая цепочка; второй — мрачное лицо под соломенным сомбреро, окруженный женщинами в трауре, с ореолом достигнутого «положения» щедро расточаемой благотворительности. Но и эта опасность не грозила Федериго, Хохлатка называл другие имена, говорил о других владельцах, и только архитектура домов с облупившейся штукатуркой и крылья ветряного насоса возвращали Федериго к годам юности.

Теперь уже было совсем близко: сухая канава, узкая тропинка над ней, красный мостик, ржавая калитка, склон, ведущий наверх, и наверху, оберегаемая двумя старыми пальмами, пагода. Захрустел под туфлями Федериго гравий, на ветке смоковницы качнулась синица, наполнив воздух переливчатым треньканьем, и седая нестарая женщина, оставя стирку, поспешила ему навстречу.

— А, Мария, — просто сказал Федериго, и опять время как будто вдруг вернуло его на тридцать лет назад и сделало прежним, сохранив богатства, накопленные позже.

Но что за богатства? Никаких алмазов, никаких сгоревших магазинов, никаких родственников, отправленных к праотцам, никаких материальных выгод, извлеченных из местных ресурсов. Методичный невольный труд разрушителя прошлого, долгое плаванье в океане идей и форм жизни, здесь неведомых, погружение во время, которое не показывали солнечные часы синьора Фрисси. Уж не в этом ли состояло богатство Федериго? В этом, а если и в большем, то ненамного, несмотря на тяжесть чемодана.

Федериго отпустил Хохлатку, заплатив ему и попрощавшись за руку, и пошел вслед за постаревшей девушкой, прожившей всю жизнь в доме его родителей. Они говорили запросто, умалчивая, что нашли друг друга очень изменившимися. Говорили о живых, но больше о мертвых. Они подошли к пагоде. Федериго оглянулся, узнал широкий амфитеатр, в который вдавалось море, тополь над оранжереей, где он подстрелил из духового «Флобера» [25] В 1842 г. французский оружейный мастер Л. Флобер изобрел казнозарядное ружье для стрельбы небольшим малошумным патроном, не имеющим порохового заряда, который назывался, по системе воспламенения, патроном кругового, или бокового, огня. свою первую птицу, поднял глаза на окна четвертого этажа, где пребывали портреты предков, войдя в столовую на первом этаже, обвел взглядом покрытые трещинами стены. Со стены куда-то исчезли копья и стрелы, подаренные унтер-офицером — сигнальщиком, который много лет провел в Эритрее, а вот гравюра на дереве, изображающая молодого строгого Верди, сохранилась. Федериго бегло осмотрел дом и пришел в сильное волнение, как будто встретил призрак близкого человека, увидев в глубине некоего фарфорового сиденья заводской знак: «The Preferable Sanitary Closet» [26] «Лучший гигиенический клозет» ( англ .). — первое английское словосочетание, какое он запомнил. В этой каморке поистине ничего не изменилось. В других помещениях он обнаружил перемены: еще несколько кроватей, пустые колыбели, новые бумажные образки, заправленные под рамы зеркал, — следы других жизней, сменивших его собственную. Он заглянул и в кухню, где Мария раздувала угли, натянул москитную сетку над кроватью, на которой ему предстояло спать, и, расставив шезлонг, вытянулся перед домом, принадлежавшим ему на одну пятнадцатую.

Он сказал себе: несколько дней в деревне, с теми, кого уже нет в живых, пролетят быстро. Но тут же подумал о блюдах, которые ему будут подавать, и разволновался; не потому, что они будут невкусными, а потому, что у них будет особый домашний вкус, переходящий от поколения к поколению, и ни одной кухарке не истребить его. Преемственность, нарушенная во всем остальном, живет в подливах к жаркому, в запахе чеснока, лука и базилика, в начинке, толченной в мраморной ступе. В силу этой преемственности и его близкие, ушедшие из жизни и обреченные более легкой пище, должны были иной раз возвращаться на землю.

«У тебя ведь есть собственный дом на море», — часто говорили ему удивленные друзья, встречая его на модных пляжах, где даже море словно подается в консервных банках. Дом у него действительно был (на одну пятнадцатую), и вот он приехал посмотреть на него.

Из столовой деликатный звон ножа о стакан возвестил, что ужин подан. А раньше был морской рог, который брат подносил ко рту и дул, как в буцину [27] Сигнальная труба у древних римлян. , играя семейный сбор. Куда девался рог? Нужно будет поискать его.

Федериго встал, прицелился пальцем в синицу, рискнувшую последовать за ним до тополя возле оранжереи, и мысленно нажал на спусковой крючок.

— Я смешон, — пробормотал он. — Это будут чудесные дни.

Господин средних лет в элегантном сером костюме, стоявший перед колледжем ордена барнабитов [28] Варнавиты (Барнабиты) — римско-католический монашеский орден (образован ок. 1530, назван по церкви Св. Варнавы в Милане). Главной задачей ордена было противодействовать широко развивавшейся в то время безнравственности и неверию. в час, когда школьники выходили после уроков, ничем не привлек к себе внимания нескольких взрослых, которые ждали детей на улице. Только привратник, заметив его, проворчал: «Первый раз вижу. Что ему здесь надо?» Дети появлялись в дверях по одному или небольшими группами. Среди немногих, что пришли за детьми и сейчас брали их за руку, господин средних лет не увидел, к своей досаде, ни одной служанки. Две-три горничные в шляпках среди встречающих, кажется, были, а служанок ни одной.