Кодзиро Сэридзава - Книга о Человеке

На правой руке, сжимавшей на протяжении полувека чернильную ручку, верхняя фаланга указательного пальца искривилась, я не мог писать. Волей-неволей пришлось перейти на шариковую ручку, из-за чего почерк мой стал корявым, и К., наверно, пришлось немало попотеть над моей рукописью. Эти тысячу триста страниц он переплел, разбив на две части, и прислал вместе с вышедшей книгой. Когда придет время, подарю музею, посвященному моему творчеству, но, по правде говоря, рукопись мне хотелось послать, в знак благодарности за труд, самому К.

Я одним залпом прочел ставшее книгой «Счастье человека», как если бы эти страницы были написаны кем-то другим, и сразу же успокоился, не почувствовав признаков того, что сила моего письма ослабела. Я задумался и над содержанием книги…

Имена главных героев, за двумя исключениями, все вымышлены. Почему же я вывел под настоящими именами Итиро Цунэоку и Кэндзабуро Оэ?

Что касается Оэ, то, приступив к последней главе, я без проблем вставил эпизод с его участием, повинуясь неожиданному приказу Небесного сёгуна, когда же стал писать о Цунэоке, дал ему, как и другим героям книги, вымышленное имя, но Небесный сёгун велел: «Пиши настоящее!» Мы немного поспорили, но в конце концов я подчинился.

Цунэока ревностно верил в учение Тэнри и, возвещая людям «речи Бога», видимо, приобрел множество последователей, но он использовал божественную истину и верующих, он не замечал, не сознавал, что стремится только к удовлетворению собственного тщеславия и себялюбия. А именно это более всего неугодно Родителю Великой Природы. Поэтому, выведя его под настоящим именем, я решил, что теперь его искренние последователи, если им в руки попадется моя книга, удивившись (либо рассердившись), задумаются и, в конце концов, неизбежно признают благость Родителя Великой Природы.

Когда я писал о Цунэоке, он был еще в полном здравии, но, как и сказал мне Небесный сёгун, второго января он умер в гостинице на вилле «Тюсин», расположенной на берегу озера Кавагути у подножья Фудзи. Я понимал, что наверняка вызову нарекания и осуждение со стороны читателей, доверявших Цунэоке. Но хоть я и не написал об этом в моей книге, сейчас я думаю, что, рассказав о том, как он пусть бессознательно, но злоупотреблял доверием и печалил Родителя Великой Природы, я хотел представить его учение таким, каким оно видится в Истинном мире (Мире смерти).

А теперь о том, почему я оставил Кэндзабуро Оэ его настоящее имя, вернее, о том, почему, приступив к последней главе, я неожиданно написал о нем. Я много об этом размышлял.

Во-первых, потому, что обычному читателю может показаться: большинство героев, выведенных в моей книге, облагодетельствованы счастливыми условиями жизни. (В действительности же всем им в связи с жизненными обстоятельствами и капризами истории выпало испытать немало несчастий и треволнений, вот только они смогли их осмыслить и преодолеть, собственными усилиями сделав свою жизнь счастливой, — но читатели склонны не замечать этих усилий и испытаний.) Невольно напрашивается мысль, что при таких благоприятных условиях любой может стать счастливым. Этого-то и опасался Небесный сёгун, и в последней главе он неожиданно вывел Оэ под его собственным именем.

То, что у Оэ — сын-инвалид, широко известно и из его произведений, и из его публичных выступлений.

Молодые супруги, у которых родился неполноценный ребенок, легко впадают в отчаяние, их совместная жизнь подвергается тяжелому испытанию. Но Оэ со своей юной женой поддерживали друг друга на протяжении двадцати лет, обращались к самым знаменитым светилам медицины в Японии, испробовали все, и в конце концов их несчастный ребенок преобразился в композитора Мицу Оэ, сочиняющего фортепьянную музыку. На пленке с записью выступления Кэндзабуро Оэ, озаглавленного «Молитва неверующего», он сам рассказывает об этом. Какие тяжелые душевные испытания надо пережить, чтобы неверующий молился на протяжении почти двадцати лет! Страшно подумать. Но в результате произошло чудо. И все это время он не переставал творить, создавая одно за другим свои произведения!

Счастье не зависит от обстоятельств, его нужно самому добиваться. Наверно, именно с целью донести эту мысль Великая Природа под конец намеренно вывела Оэ в моей книге под его собственным именем.

Кроме того, вдруг меня осенило, Великая Природа хотела напомнить мне, в чем суть человеческой правды.

Начиная с первого романа Кэндзабуро Оэ я с интересом и волнением читал выходящие из-под его пера книги, но с ним самим ни разу не встречался. Когда я был председателем ПЕН-клуба и волей-неволей посещал писательские собрания, кажется, пару раз мне случалось его видеть, но не помню, чтоб мы перемолвились словом.

В свое время шведский комитет Нобелевской премии доверил мне в течение нескольких лет быть членом рекомендательного совета. Предполагалось, что я буду предлагать кандидатуры японских или французских писателей. Я рекомендовал одного француза и трех японцев (из японцев, помимо Ясунари Кавабаты, я рекомендовал Кэндзабуро Оэ и Синъитиро Накамуру). В связи с этим я встретился с Кавабатой, изложил ему суть дела, на что он мне ответил, что, может быть, и откажется от премии, а Оэ прислал учтивое письмо. Он писал, что для него это большая честь, но ему стыдно, поскольку он не чувствует себя достойным Нобелевской премии, в большей степени ее заслуживает творчество имярека — он назвал имя одного писателя. Это был наш единственный обмен письмами.

Но я продолжал издали с каким-то трепетом следить за его творчеством. Поэтому когда Небесный сёгун велел мне в последней главе «Счастья человека» вставить его частное письмо, я встревожился, не покажется ли это неприличным, но у меня и мысли не было, что это письмо каким-либо образом повредит моей книге.

Более того, неожиданно выведя Оэ в последней главе, Великая Природа, видимо, давала мне понять, что в том, как достойно он повел себя, в том, как незамедлительно мне ответил, и заключена человеческая правда. И впоследствии в его отношении ко мне сказывалась истинная любовь, и я радовался, что на девяносто четвертом году жизни обрел подлинного брата. Если бы я на время освободился от работы, с которой меня торопит Великая Природа, я бы хотел отплатить моему новому брату взаимностью…

В общем, если быть кратким, я остался доволен своей книгой. Единственное, что меня волновало, будут ли довольны ею Бог-Родитель Великой Природы и госпожа Родительница, любящая мать.

Я положил книгу в комнате на нижнем этаже, куда госпожа Родительница обычно приходила во время своих посещений, на низкий столик возле подлокотника кресла, в котором она изволила сидеть. Так, чтобы, явившись, она не могла ее не заметить.