Кодзиро Сэридзава - Книга о Человеке

Мне хотелось понять, в чем суть японо-китайской войны. Для этого необходимо было попасть на фронт и увидеть все собственными глазами, к тому же я полагал, что это удачный случай удостовериться, насколько крепко мое здоровье.

Как-то раз брат пригласил меня в среду в его токийскую канцелярию на обед. Мы отпраздновали мое выздоровление, и я поделился с ним своим желанием побывать на фронте. Брат ничего не сказал, но после, видимо, сообщил о нашем разговоре полковнику А. в Генеральном штабе сухопутных сил, и тот позвонил мне.

Официальной целью моей поездки должно быть посещение раненых бойцов, объяснил полковник. Об увиденном нельзя не только писать, но и рассказывать. При соблюдении этих двух условий он берется выхлопотать мне разрешение. Через пять дней все будет готово.

Через пять дней я пришел в Генеральный штаб к полковнику А. Тот уже подготовил необходимые документы и вручил мне красную нашивку, дающую особые права. Он сообщил, что отдал приказ начальнику пекинского отделения информационного агентства «Домэй» всячески меня опекать и мне следует по прибытии с ним связаться. Кроме того, он дал мне множество полезных советов.

Третьего мая 1938 года, с красной нашивкой, я вышел на Пекинском вокзале, где меня встретил О., сотрудник агентства «Домэй», и на машине благополучно довез до гостиницы. Немного отдохнув, я в сопровождении О. посетил пекинское отделение агентства, чтобы выразить признательность его главе. Едва его увидев, я узнал в нем приятеля из общежития Первого лицея. Мы оба были рады удивительному совпадению, и я сразу почувствовал облегчение.

По его словам, мое сопровождение организовано по специальному приказу полковника А. из Генерального штаба, поэтому все расходы после будут взысканы с него, мне волноваться не о чем. Сопровождать меня будет самый опытный сотрудник О., план поездки уже составлен, но, разумеется, по моему желанию его можно изменить. Вот такой теплый мне был оказан прием.

Гостиницей управлял француз, все обслуживание — еда, порядок — велось на французский манер, и мне было комфортно, как если бы я остановился в шикарной гостинице на Елисейских Полях в Париже. Я пробыл там несколько дней, отдыхая, и каждый день О. водил меня по достопримечательностям Пекина, который выглядел так мирно, что невозможно было представить, что здесь находится главная ставка японских оккупационных сил в Китае.

Позже О. свозил меня во Внутреннюю Монголию. Прежде всего меня поразило, что японские войска уже дошли до Внутренней Монголии и вели там бои. Вернувшись в Пекин, я затем объехал Северный Китай, добравшись до Шицзячжуана. Вновь вернулся в Пекин и не торопясь продолжил свою ознакомительную поездку до Цзинани, проехал через Циндао, побывал в Шанхае, Нанкине… Повсюду меня сопровождал О., выполняя все мои пожелания. Поездка длилась почти два месяца, и больше всего меня обрадовало, что, несмотря на множество труднейших переходов, мое здоровье выдержало.

Из Шанхая я морем вернулся в Японию, простившись с О. на шанхайской пристани. Он был мой ровесник, тихий и благодушный человек, когда мы расставались, он, словно бы про себя, прошептал:

— Все-таки война — ужасное злодеяние. Как бы я тоже хотел вернуться в Японию!..

Глядя с палубы японского парохода на разрушенные бомбардировками кварталы Шанхая, я припоминал мучительное двухмесячное путешествие, и вот что мне приходило на ум.

Японская армия ведет войну без врага, методично вырезая мирных китайцев, но если врага нет, может ли война прекратиться сама собой? Сомнительно, чтобы такая мощь остановилась по своей воле. Это первое.

Японские солдаты, попадая на фронт, перестают быть японцами, многие из них превращаются в примитивных животных, хладнокровно совершающих страшные и постыдные поступки. Два моих сводных брата и один родной были призваны и воевали в Китае в качестве рядовых — что, если и они стали такими же примитивными животными? Жестокость войны подобралась ко мне вплотную. Это второе.

Я вернулся, вынеся два этих убеждения. На следующий день по приезде в Токио я явился к полковнику А. в Генеральный штаб, доложил о своем возвращении и сдал красную нашивку.

Он поинтересовался моим мнением о боевом духе солдат, и я смутился, не зная, что ответить.

— Ладно, — сказал он, смеясь и пожимая мне руку, — если что разболтаешь, учти, рискуешь головой!

На следующий день я встретился с братом и, ничего не скрывая, рассказал о своих впечатлениях. Тогда же брат предупредил меня:

— Армия замышляет ужасные вещи и, возможно, развяжет войну против всего мира. Я человек военный, мне этого не избежать. Но ты должен во что бы то ни стало сохранить свою жизнь, чтобы в будущем, когда наступит мир, реализовать себя. А потому с сегодняшнего дня ты станешь, как прежде, больным туберкулезом, и даже если военные попытаются тебя призвать, ты должен отказаться. Понял? Если в связи с этим возникнут какие-то проблемы, я помогу. С сегодняшнего дня ты вновь болен туберкулезом!

Меня глубоко тронули его слова.

— Только я обрадовался, что выздоровел… И вот опять получается, что туберкулез со мной… Разумеется, я последую твоему совету, но и ты послушай своего младшего брата. Как бы ни разгоралось пламя войны, не торопи свою смерть!

— Дурачок! Я ценю и чту жизнь, поэтому сделаю все, что в моих силах. — Он засмеялся, заставив меня умолкнуть.

С этого времени я и официально и приватно проходил как больной туберкулезом. Когда решили послать деятелей культуры для пропаганды «умиротворения» среди китайского населения, меня также включили в список. В другой раз я получил от военно-морских сил предписание отправиться в поход на военном корабле. В обоих случаях я, следуя совету брата, отказался, сославшись на туберкулез и предоставив справку из военно-морского госпиталя.

(По тем временам это было воспринято как непатриотический поступок.)

Утром того дня, когда Япония объявила о начале Тихоокеанской войны, меня поместили в камеру предварительного заключения в полицейском участке Накано. Вместе со мной там оказалось еще несколько десятков человек, некоторые были мне знакомы. Я терялся в догадках — по какой причине меня задержали?

Когда строили новый полицейский участок Накано, его начальник лично посетил меня, потребовав пожертвовать на строительство. Я выложил требуемую сумму и получил приглашение на праздник по случаю его открытия… Благодаря этому мне в конце концов удалось поговорить, несмотря на его занятость, с начальником участка, и я спросил его о причине моего ареста. Оказалось, в вину мне вменялось то, что в последнее время я слишком часто отправлял письма за границу.

Пока я сидел под арестом, из высшего военного руководства пришел запрос, нет ли кого, кто бы согласился взять меня на поруки. Я сообщил о брате и через десять часов был на свободе.